Голод на Украине (1932-1933)

В октябре 1984 г. конгресс США провозгласил 4 ноября Днем памяти о великом голоде на Украине в 1933 г. В прокламации к Дню памяти говорилось: «Украинский голод 1932—1933 гг. был трагической главой в истории Украины особенно потому, что он имел место не из-за стихийного бедствия, а был искусственно вызван заранее обдуманной политикой».

День памяти был проведен и вызвал резонанс во всем мире. В нашей стране об этом не было известно. Но был ли действительно голод 1933 года вызван «заранее обдуманной политикой»?

Новая экономическая политика оказала благотворное влияние на положение в областях Украины. К 1929 г. республика пришла окрепшей: возросло благосостояние крестьянства, бурно развивалась промышленность, начался настоящий ренессанс в литературе, живописи, искусстве, науке. Но наступила коллективизация. Как и повсюду, на Украине она проводилась варварски: к 1931 г. уже было конфисковано 200 тысяч «кулацких» хозяйств. «Наиболее злостная и активная часть кулачества была переселена в другие районы», — сообщают «Очерки Коммунистической партии Украины». Более миллиона крестьян выслали в Сибирь и Казахстан. Как теперь известно, это были люди, любившие землю и умевшие на ней работать. Основная часть насильственно высланных семей погибла, в первую очередь старики и дети.

К октябрю 1930 г. единоличников осталось крайне мало, их обложили неимоверными налогами. 70 % всех пахотных земель было обобществлено. Экономически не обоснованная, принудительная коллективизация привела к резкому упадку сельскохозяйственного производства, в том числе и хлеба.

Несмотря на это, план хлебозаготовок был увеличен. В 1930 г. с Украины вывезли 7,7 млн. т зерна, которое главным образом ушло на покрытие экспортных обязательств страны. Украинские крестьяне лишились необходимого количества зерна для посева на следующий год. В 1931 г. республика снова должна была сдать плановые 7,7 млн. т, и никого не интересовало, что урожай зерна снизился до 5 млн. т. В 1932 г. все повторилось: Украина, корчившаяся в голодных судорогах, сдавала поч­ти весь выращенный хлеб государству.

Хлеб был единственной едой в те годы в украинских селах, так как коллективизация привела к массовому падежу скота. Например, лишь в одном районе Полтавской области погибло 8 тыс. голов свиней. Сказалось неумение малограмотных, лишенных подлинно хозяйского отношения к земле руководителей-выдвиженцев правильно организовать работу. В итоге план по мясу был выполнен лишь на 10—12 %. И вывозилось это мясо в крупные индустриальные центры. Овощей тоже не было.

К концу 1931 г. стало ясно, что Украине угрожает голод. И все-таки еще можно было избежать эпидемии голодной смерти. Необходимо было снизить планы хлебозаготовок, выделить зерно для сева из общесоюзного фонда. Наконец, следовало сократить строительство объектов тяжелой промышленности, которое велось на средства, полученные от продажи хлеба.

Руководители Компартии Украины неоднократно обращались к Сталину с просьбой сократить план по хлебу. Но «отец народов» безжалостно, любыми средствами шел к индустриализации страны. В июле 1932 г. он послал в республику своих эмиссаров Молотова и Кагановича для наведения порядка в изъятии хлеба. В ответ на жалобы, что у крестьян уже больше нечего забирать, так как все вычищено под метлу, сталинские янычары заявили: «Никаких уступок или сомнений в отношении выполнения задания, поставленного партией и Советским правительством перед Советской Украиной, не будет».

Выкачивание зерна из голодной республики требовало железной дисциплины, полного повиновения. В авгу­сте 1932 г. была введена смертная казнь за хищение колхозной собственности (закон о «пяти колосках»). По стране «к началу 1933 г., за неполные пять месяцев, по этому закону было осуждено 54 645 человек, из них 2110 — к высшей мере наказания (эти цифры даны в статье о коллективизации в газете «Правда» от 16 сентября 1988 г.). Судьи заявляли, что у них «руки не поднимаются». Амнистия по делам закона, собственноручно написанного Сталиным, была запрещена. По нему в первую очередь расстреливали детей, собиравших колоски на полях, и голодных селян, которые стригли хлебные колосья, чтобы сварить из них кашу.

Наиболее честные и дальновидные руководители районных и областных партийных организаций пытались приостановить тяжелое течение событий. Тогда была принята резолюция ЦК КП(б)У, в которой говорилось, что в партийных организациях выявлены «непосредст­венные связи целых групп коммунистов и отдельных руководителей партийных ячеек с кулаками и петлюровцами, в результате чего некоторые партийные организации становятся на сторону классового врага». Резолюция означала репрессии, расстрелы.

Для выбивания остатков хлеба из городов в деревни направили 112 тыс. членов партии, людей, не знавших и не желавших знать проблемы села. Они заводили «черные списки» районов, не справлявшихся со сдачей зерна. Постановлением Совнаркома УССР и ЦК КП(б)У предписывалось забрать все товары из опальных районов и новых не завозить. В «черном списке» оказалось 86 районов республики.

Введенная в декабре 1932 г. по всей территории Союза паспортная система закрепляла крестьян за местом их проживания: колхозники вообще не имели паспортов, что лишало их свободного передвижения. Вскоре им запретили работать на заводах, фабриках, в шахтах. Границу с Россией перекрыли войска и части ОГПУ, стрелявшие в украинских крестьян.

То, что происходило в нашей стране в 1932—1933 гг., можно было бы назвать словом холокост. Этим термином в античные времена именовали акт ритуального жертвоприношения богам с сожжением значительного количества жертв. Позднее это слово стало обозначать акт массового убийства людей. Холокост — это и уничтожение фашистами евреев во второй мировой войне, конечная форма геноцида. Под сапогом третьего рейха за несколько лет погибло 6 млн. евреев. Топор Сталина за один год уничтожил 7 млн. украинцев.

Но «отцу народов» недостаточно было уничтожить только селян. В 30-е гг. интеллигенция Украины — хра­нитель культуры народа — понесла не меньшие потери: погибло 80% творческой интеллигенции. На XII съезде КП(б)У Постышев гордо заявил, что «1933 год был годом разгрома украинской националистической контрреволюции».

Голод прошел и по другим регионам страны, при­чем по самым ее хлебородным центрам с наиболее обширными зерновыми угодьями и развитым сельским хозяйством — по Дону, Кубани, Поволжью — от Горького до Астрахани, Южному Уралу, Северному Казахстану, по Курской и Тамбовской областям. Пострадало Нечерноземье, вологодские и архангельские края. Ис­следователи называют цифры погибших крестьян от 1 до 3—4 млн. человек.

Именно борьба с общесоюзным крестьянством подтверждает тезис о войне Сталина против людей села независимо от их национальности. Кровавые раны «великий вождь» нанес прежде всего России. Но и в родной для «кремлевского горца» Грузии число жертв было огромно.

Зима 1933 г. на Украине выдалась студеной, и мороз добивал голодных людей. В январе для выколачивания хлебопоставок прибыл посланец Сталина — Постышев. Руководители республики просили его спасти людей — выдать колхозам хлеб, который еще оставался в элеваторах или каморах, где гнил в ожидании вывоза. Но в ответ было сказано: «Не может быть и речи о помощи государства доставить зерно для сева. Зерно должны найти и засеять сами колхозы, колхозники и единоличники». И снова в который уже раз начались проверки, обыски с целью изъятия последних крох. Чудом сохранившийся в живых очевидец В. Пахаренко (Черкасская обл.) рассказывал: «Тогда во все органы власти, от сельсоветов, правлений колхозов и выше, проникали самые хитрые, самые скользкие люди, часто бездельники и пьяницы, а порой и бандиты разных мастей, которые вовремя додумались повернуть нос по ветру. Они стали верными псами Сталина за то, что тот дал им неограниченную власть. Одна за одной шли бесконечные ревизии «из­лишков продовольствия» из сельских дворов. Люди пы­тались спрятать хотя бы горсть зерна в ямах, колодцах, на чердаках, замазывали в печи или зашивали в тря­пичные куклы. Но находили везде: слишком уж старательно исполняли свои обязанности важные, в галифе и с наганами, уполномоченные из районов и местные ак­тивисты. У нас в Красной Слободе и близлежащих селах, например, были конфискованы и отогнаны в Черкассы все чудом уцелевшие коровы. И там их загрузили в товарные вагоны и держали под охраной до тех пор, пока весь скот не околел. А потом вагоны вывезли за город и содержимое выбросили на свалку…»

А вот что писал И. Коваль из Канады, который в те годы жил на Украине: «Были на территории СССР ог­ромные зернохранилища, заполненные так называемым стратегическим запасом хлеба на случай войны. В Броварах, в 20 км от Киева, находилось одно из таких подземных хранилищ колоссальных размеров. На 1933 г. в нем сберегалось до 1 млн. ц зерна. И то, что для уст­ранения голода на Украине из этих запасов ничего не было взято, свидетельствует еще раз об умышленной ор­ганизации голода. Мне известно, что та часть урожая 1932 г. (между прочим, он был выше среднего), которая была вывезена за рубежи Украины, лежала под открытым небом на станциях Курской и Орловской областей, потому что не хватало тары. Зерно, которое не было прикрыто, начало прорастать и погибло. Разве что часть его использовали для изготовления водки… В первые дни войны 1941—1945 гг. гигантское зернохранилище в Броварах было подожжено энкаведистами, так что зерно не съела и Красная Армия…»

Снова из рассказа В. Пахаренко: «Хочу подчеркнуть, у людей забирали не только зерно или мясо, но все, что могло служить людям едой, забирали и часто уничтожали прямо на глазах умирающих от голода. Не оставляли даже огородных семян, чтобы не смогли высадить на следующий год. Бабушка рассказывала, как нагрянули к нам неожиданно уполномоченные и сразу же стали протыкать землю во дворе и на огороде железными прутьями — искали закопанные ямы с зерном. Но — какие там ямы — зернышка в хозяйстве не осталось. В хату ввалились двое — председатель сельсовета и при­езжий уполномоченный. Семья как раз села за обед — из еды еще осталось немного картошки. Матюкаясь, непрошеные гости забрали даже со стола сваренную в мундире картошку. А потом старательный председатель залез под печь и там обнаружил горшочек с семенами свек­лы, которые бабушка, спасая для весеннего сева, спрятала и замуровала глиной в подпечек.

Выходя, уполномоченный, забрав горшок с семенами, еще раз окинул разгромленную хату — не забыли ли чего. Его свинцовый взгляд остановился на трехлетней девочке, которая испуганно пряталась за бабушкину спину, сжимая в ручонке картофелину, взятую еще за обедом. Уполномоченный подошел, вырвал последнюю еду и раздавил сапогом на полу. Так и уехали, по дороге высыпав из горшочка семена свеклы…»

Не счесть таких свидетельств: «Активисты лучше нас жили. Потому что люди работали руками в колхозе, а они — языками. Они не голодали: все себе домой тащили. И никто из них с голоду не помер…»

«Ходили по дворам холопы-служки, которые, чтобы выслужиться перед начальством, могли с родного отца снять рубашку и отнять последнее зернышко».

«Для тех, кто остался в селе и выжил, организовывали «штабы». По 5—6 раз в году селян вызывали лоды­риактивисты и брали «податок» — деньги, золото. Кто отдавал его, сразу же накидывали новый. Кто не мог платить, били, защемляли руки в дверях, заставляли лезть под стол, гавкать или мяукать…»

Большинство «активистов» 1933 г. убеждены, что хлеб гноили в земле вражьи недобитки. Но есть и другие мнения: «В 30-е годы не знаю ни одного кулака, который был бы репрессирован понапрасну. Все это они заслужили, они мешали нашей коллективизации… Не старайтесь подтверждать свои мысли авторитетами. И не внушайте другим то, чего не понимаете».

…Пик голода пришелся на весну и лето 1933 года. Сельская Украина умирала. Ежедневно погибали от голода тысячи людей (называют цифру в 25 тыс.).

Когда начали умирать с голоду, то за село отвозили умерших и там закапывали. За такую работу давали паек. Бывало и так, что, когда мертвецов начинали сбрасывать в яму, некоторые словно просыпались, приходили в себя, просили: «Не закапывай: мы еще живы». А могильщики отвечали: «Мы сами пухнем, сами доходим, мы не можем еще раз за вами приезжать…» И закапывали.

Авторы гибельной коллективизации прекрасно знали, что первыми жертвами голода станут дети, он их убивал быстро. Вслед за ребятишками в мир иной отправлялись старики.

В 1932—1933 гг. никто не изучал психопатологию голода. Психику голодающего прежде всего характеризует потеря чувств: исчезает брезгливость, без отвращения в пищу употребляется несъедобное. Безразличное отношение к собственному положению притупляет сочувствие к другим: «Я должна была сделать над собой большое усилие, чтобы разделить с детьми кусок хлеба, который достала». Люди убирают в своих домах, трудятся, но все это делается автоматически. Сфера их воли сужается. Голодающие избегают лишних движений, даже на поиски еды поднимаются с трудом. Они становятся сонливыми, сон их глубок, длителен. Преобладают физиологические ощущения, то есть страдает не интеллект, а область чувств, внимания и воли.

Голод особенно страшен для ребенка. Его мир еще в большей степени наполнен грезами, и это не только светлые мечты о еде, но и жестокие кошмары страха. В ре­бячьем сознании оживают страшные сказки о людоедах, бабе-яге, ирреальность сплетается в один клубок с реальностью.

В некоторых источниках приведен следующий документ: «Совершенно секретно. Серия К. Всем начальникам облотделов ОГПУ УССР и облпрокуратуры. Все случаи каннибализма должны быть изъяты из судов и немедленно переданы ОГПУ».

В то страшное время даже месяцам люди дали свои названия. Месяц март — березень — народ стал называть пухкутень, что означало «пухнуть от голода». А месяц апрель с поэтичным названием «квитень» стал капутень (от немецкого «капут», знакомого украинцам с оккупационных 20-х гг.).

Удивительно, но агонизирующий народ создавал фольклор, отстаивая этим право на жизнь. Вот образцы творчества голодающих людей:

В тридцать третьем году Люди падали на ходу. Ни коровы, ни свиньи — Только Сталин на стини.

Это был протест, но пассивный. Психологической загадкой остается отсутствие активного протеста. Практически никто не оказывал сопротивления людям, отбиравшим зерно. Все вели себя безропотно, смиряясь с неизбежностью.

Я понимаю, что те, кто мог оказать сопротивление, были истреблены еще в начале 20-х гг., позже — сосланы во время коллективизации. У тех же, кто остался, голод, террор и ощущение неминуемой смерти парализовали волю. Есть что-то общее в этой обреченности с поведением евреев в гетто перед расстрелом — сами становились в очередь, соблюдая порядок. Видимо, здесь наличествуют общие для людей психические механизмы поведения.

И все же случаи противоборства со смертью были. На Черкасщине, в колхозе, где председательствовал Яков Александрович Дробот, голода практически не было! Колхоз выделял каждому ребенку хлеб, молоко.

Где прятали зерно, в каких лесах скрывали скот, неизвестно. Это стоило большого мужества, люди рисковали жизнью, но делали свое доброе дело. Об их подвижничестве знали многие, но молчали. Каким-то чудом пережил Дробот 37-й год. Сталину не удалось убить его, но в 1941 г. фашисты овчарками затравили Якова Александровича.

Голод 30-х гг. произвел свой несправедливый отбор: выжили те, кто был злее, эгоистичнее. Уцелели и лишенные человеческих качеств «активисты», и представители пиршествующей элиты. Гибель достойных, лучших привела к потере традиций, к деградации нравственности. Жизнь человека обесценилась, обесценилась роль труженика на земле, кормящего нас всех.