Проекты реформ 1933 — 1934 гг.

Но даже и в этой обстановке не оборвалась сразу та политическая дискуссия, которая началась — правда, в очень неясных формах — на рубеже 1933—1934 гг. Мы уже видели, как она развивалась в Коминтерне. Различные факты свидетельствуют, что продолжалась она и по вопросам внутреннего развития СССР.

Разумеется, все стало значительно труднее. Нелишне еще раз напомнить, что в 1934 г. росли не одни только тенденции в пользу ослабления напряженности в советском обществе. Именно тогда в тени Сталина поднялись и выдвинулись на посты в наиболее важных партийных органах малоизвестные до того люди вроде Ежова, Мехлиса, Берии. Они делали карьеру при поддержке генерального секретаря вместе с другими работниками (Ягодой, Балицким), до того неизменно служившими в репрессивном аппарате политической полиции. Нечто сходное происходило, как упоминалось выше, и в Коминтерне в подготовке и работе его VII конгресса. Было ли выдвижение этих людей предохранительной мерой Сталина, ощущавшего, что новые установки фактически направлены против него? Предположение не лишено смысла. Как бы то ни было, речь шла о людях, склонных считать, что судьбы власти и их собственные личные позиции могут быть надежно защищены лишь с помощью еще более жесткой, чем прежде, политики.

После убийства Кирова Каганович, человек, чью тяжелую руку уже испытали на себе многие, с одобрения Сталина предложил создать целый ряд «внесудебных органов», то есть учреждений, подчиняющихся лишь власти полиции, для рассмотрения всех дел политического характера. Подобные меры, принимавшиеся в разгар очередной кампании против бывших оппозиционеров, разумеется, не способствовали осуществлению тех проектов ослабления напряженности, которые стали было складываться в 1934 г. с целью укрепления социальной опоры власти. Такой деятель, как Бухарин, сразу же уловил, что смертью Кирова нанесен удар всем этим замыслам. Видя, как сгущаются угрожающие темные тучи, Ломинадзе покончил с собой, лишь только понял, что его имя обязательно будет связано с именами зиновьевцев.

Каким образом и с помощью каких людей различные проекты вы­двигались в тот период на рассмотрение партийной верхушки, обсуждались и сопоставлялись? Ответ на этот вопрос представляет собой нерешенную — и во многих отношениях неразрешимую при имеющихся источниках информации — проблему для того, кто пытается исследовать эту судорожную фазу советской истории. Сведения, которыми мы располагаем, указывают на существование противоречивых тенденций, но в то же время слишком скудны и отрывочны, что­бы можно было восстановить полную и во всем достоверную картину того, что происходило. Намеки, разбросанные в разных работах советских авторов, заставляют думать, что наряду с Кировым сторонниками больших послаблений во внутренней политике выступали такие деятели, как Орджоникидзе, Куйбышев, украинские руководители Постышев и Косиор. Например, Орджоникидзе защищал Ломинадзе при жизни, а после смерти добился организации торжественных похорон, в которых лично принял участие. В то время когда на бывших оппозиционеров, и в том числе на Ломинадзе, обрушивались столь тяжелые обвинения, этот поступок был, конечно, не только проявлением личной дружбы, но и политическим жестом. Если предположение о принадлежности перечисленных деятелей к течению, выступавшему за ослабление напряженности, соответствует действительности, то следует сказать, что почти сразу после убийства Кирова, в январе 1935 г., это течение понесло еще одну тяжелую утрату: от сердечного приступа умер Куйбышев.

Одно из свидетельств, восходящее как к источнику к Бухарину, гласит, что в ходе драматического заседания Политбюро, последовавшего за убийством в Ленинграде, был достигнут компромисс. На основании представленных Сталиным и полицией обвинительных улик было принято, хотя и не без колебаний, решение об очищении партии от бывших оппозиционеров, в первую очередь троцкистов и зиновьевцев. Одновременно, однако, было постановлено провести некоторые внутренние реформы, намеченные при жизни Кирова. Поскольку у нас нет сведений из более надежных источников, трудно установить, насколько точным является это свидетельство. Как бы то ни было, оба эти направления в политике — ужесточение преследований оппозиционеров и проведение реформ — на первых порах, похоже, развивались одновременно.

Напомним, что за несколько дней до убийства Кирова состоялся Пленум Центрального Комитета, на котором был намечен более благоприятный для крестьянства курс, включая обещание созвать очередной съезд колхозников, призванный, в частности, принять новый примерный Устав сельскохозяйственной артели. На этом же пленуме, как утверждают, было решено провести конституционную реформу. По правде говоря, в опубликованных документах пленума нет и следа этого второго проекта; но сведения о том, что задуман он был именно тогда, выглядят весьма правдоподобно. Во всяком случае, ни реформа Конституции, ни колхозная реформа не были сняты с повестки дня.

Новую Конституцию начал разрабатывать в первых числах февраля 1935 г. VII съезд Советов Союза ССР, созванный целых четыре года спустя после предыдущего. Постановления съезда располагались кате бы в двух плоскостях: сначала была принята длинная вереница поправок к Конституции 1924 г. (они ограничивались лишь утверждением изменений, уже произведенных в предыдущие годы, и не означали пересмотра основного закона как такового), потом решено было приступить к собственно конституционной реформе.

1 февраля, еще до окончания съезда, собрался Пленум ЦК. Не было опубликовано никаких резолюций, а лишь простое сообщение о предложении изменить существующую Конституцию в двух направлениях: а) демократизировать избирательный механизм, заменив действовавшую систему открытых многоступенчатых выборов с дискриминацией целых категорий граждан системой прямых и всеобщих выборов при тайном голосовании; б) уточнить социально-экономическую основу государственной структуры, с тем чтобы привести ее в соответствие с гигантскими переменами, совершившимися в стране: созданием крупной социалистической индустрии, образованием колхозов и утверждением коллективной собственности в деревне. Эта новая инициатива ЦК была представлена съезду Молотовым. Его доклад повторял идеи, сформулированные в сообщении, с одним, быть может, добавлением. Партия, сказал он, намерена сочетать систему Советов с тем, что есть лучшего в парламентаризме, и тем самым добиться «развития советской системы в виде соединения непосредственно выбранных местных Советов с непосредственными же выборами своего рода советских парламентов в республиках и общесоюзного советского парламента». В остальном его доклад был отмечен заботой о восстановлении рабоче-крестьянского единства, серьезно подорванного в предыдущие годы, и подчеркнуто пропагандистскими пассажами, предназначенными для заграницы.

Всесоюзный Центральный Исполнительный Комитет, избранный съездом, образовал несколько дней спустя комиссию по выработке проекта нового текста Конституции. В комиссию вошло 30 человек плюс Сталин, ее председатель. В состав комиссии были включены и два бывших оппозиционера: Бухарин и Радек.

Все в том же феврале 1935 г. был созван Второй съезд колхозников-ударников. Этот съезд в целом также отражал политическую линию, направленную на установление новой законности в деревне и в этом смысле — на достижение более мирной политической атмосферы. Работой и решениями этого съезда мы специально займемся в следующей главе, посвященной эволюции крестьянства. Об одном эпизоде его, однако, следует упомянуть здесь, потому что он дополняет общую политическую картину того периода. В числе прочих ораторов слово на съезде получил биолог Лысенко, известность и власть которого в то время росли. Его выступление отличалось чем угодно, но не миролюбием. Он набросился на коллег-ученых, не раз­делявших его теории, в следующих выражениях: «…Вредители-кулаки встречаются не только в нашей колхозной жизни… Не менее они опасны, не менее они закляты и для науки. Немало пришлось кровушки попортить в защите во всяческих спорах с некоторыми так называемыми «учеными»… Товарищи, разве не было и нет классовой борьбы на фронте яровизации?.. И в ученом мире, и в неученом мире, а классовый враг — всегда враг, ученый он или нет». В одном месте его выступления Сталин ободряюще воскликнул: «Браво, товарищ Лысенко, браво!».

Эта реплика лучше любых речей показывает, что в глубине души Сталин был бесконечно далек от намерений хоть как-то умерить свои концепции, исходящие из представления о предельном обострении политической борьбы. Однако для лучшего понимания их дальнейшего развития и все более пагубного влияния, которое не могло обойти стороной и новую Конституцию, необходимо воскресить и другие аспекты описываемого периода.