Восточные и западные славянские племена на рубеже нашей эры

В последние века до нашей эры вследствие напряженной военно-политической обстановки, сложившейся в странах Причерноморья, осведомленность древних авторов о населении центральных и северных областей Восточной Европы значительно снизилась. Перечень племен, обитавших севернее скифских и сарматских земель, сделанный Геродотом в V в. дон. э., в течение долгого времени оставался единственным, несмотря на то, что в составе населения Восточной Европы в послегеродотовские времена произошли большие изменения. Все позднейшие авторы, историки и географы, при описании Скифии, а позднее Сарматии в той или иной мере повторяли сообщения Геродота, лишь дополняя или несколько видоизменяя их. Так поступил, например, Плиний, знаменитый ученый I в. н. э., который при описании северных стран пересказал сообщения Геродота, добавив в них новые сведения, нередко фантастического содержания.

Даже во II в. н. э., когда Птоломей дал большой новый перечень племен Сарматии, которая в его представлении обнимала Восточную Европу и западную часть Сибири, он заимствовал многие сведения у Геродота. Так, он назвал наваров — невров, меланхленов и гелонов, явно используя данные Геродота, а не какие-либо современные ему материалы.

В географии Страбона, давшего на рубеже нашей эры капитальное описание Причерноморья, неоднократно указывается на то, что население северных областей оставалось автору неизвестным. Он сомневался даже в том, живет ли кто-либо севернее роксоланов, занимавших в его время причерноморские степи.

Таким образом, основным источником для изучения племен центральных и северных областей Европейской части СССР в последние века до нашей эры продолжают оставаться археологические данные.

Выше уже шла речь о том, что в середине I тысячелетия до н. э. в цен­тральных и северных областях Европейской части СССР в основных чертах определились главные этнические группы, известные здесь и в последующее время: славянские племена, литовцы и финно-угры. В последние века до нашей эры все эти племенные группы выявляются в археологических данных еще более отчетливо и не только потому, что остатки культуры данного периода известны лучше, чем более древние, а главным образом вследствие тех изменений, которые произошли к этому времени в культуре названных племен. Развитие славянских, литовских и большинства финно-угорских племен к началу нашей эры достигло последних ступеней первобытно-общинного строя. Повсеместно прочно вошла в обиход железная металлургия и железные орудия, что привело к подъему производительных сил и имело особенно большое значение для развития земледелия.

Интенсивно развивалось в этот период и скотоводство. Железо привело к подъему домашних ремесел, к увеличению количества продуктов, предназначенных для обмена. С появлением такого примитивного товарного производства крепли нити обмена, связывавшие племена друг с другом.

Все эти изменения в области экономики не могли не подрывать устои родоплеменных отношений. Патриархальный строй с его главной общественной единицей — большой патриархальной семьей-общиной, установившийся у населения центральных и северных областей Европейской части СССР во II тысячелетии до н. э., мало-помалу начал уступать место общественному устройству другого характера, явившемуся результатом распада патриархальных общин, ослабления родоплеменных связей и возникновения на их месте территориальной или сельской общины. Этот процесс в последние века до нашей эры отчетливо прослеживается в среде некоторых обитавших в более южных районах славянских племен. У других племен он развернулся в полной мере несколько позднее, уже в начале и середине I тысячелетия н. э.

Вместе с этим процессом крепли политические связи между племенами — создавались союзы племен, нередко, по-видимому, весьма обширные, объединявшие население больших территорий. Их появление было вызвано как внутренними условиями — взаимоотношениями между племенами в период распада у них старых патриархальных отношений и родоплеменной изоляции, так и внешней обстановкой — набегами кочевников из области степей.

Все эти явления в жизни славянских, летто-литовских и финно-угорских племен в конце I тысячелетия до п. э., отразились на характере их культуры. Значительные локальные различия в области культуры, неизбежные при первобытно-общинном строе, имевшиеся раньше внутри славянских племен, теперь стали заметно стираться. Славянские племена в последние века до нашей эры предстают перед нами, как обширная группа с более или менее однородной культурой. То же самое следует сказать о летто-литовских и финно-угорских племенах, хотя степень культурной консолидации была у них несколько ниже, чем у славян, что соответствовало относительно более примитивным формам их социально-экономического развития по сравнению с большинством славянских племен.

В пределах Европейской части СССР славянские племена в конце I тысячелетия до н.э. занимали в основных чертах ту же область, что и в предыдущее время. На севере их земля захватывала верховья Днепра и Волги, гранича с областями летто-литовских и западных финно-угорских, чудских племен. На востоке славяне занимали верхнее течение Оки, приблизительно до Москвы-реки, а также бассейн Десны и Сейма. Значительно изменилась в это время южная граница славянских поселений. Раньше она проходила по Среднему Поднепровью приблизительно в районе Киева и Житомира, теперь же славянские поселения оказались и много южнее этой линии.

Следует думать, что здесь имело место не только продвижение на юг славянских племен, окрепших в экономическом отношении и стремившихся, вероятно, овладеть южными плодородными землями. Здесь происходила также и ассимиляция славянами местного скифского земледельческого населения, широко развернувшаяся после того, как пало былое скифское могущество. Нельзя, например, не отметить, что в «полях погре­бений» II—I вв. до н. э., известных южнее Киева, наряду с традиционным славянским погребальным обрядом — трупосожжением, повсюду распространенным на славянских землях, представлен и обряд трупоположения, практиковавшийся в более раннее время большинством местных скифских племен.

В культуре южных славянских племен II—I вв. до н. э. имеются и некоторые другие скифские элементы.

Продвижение славян к югу и ассимиляция ими скифского земледельческого населения представляли собой событие большого исторического значения. Это был, вероятно, длительный процесс, протекавший в течение нескольких столетий и поэтому оставшийся незамеченным древними авторами.

Открытие этого процесса, сделанное советскими археологами за последние годы, внесло значительную ясность в вопрос о скифо-славянских связях, уже давно стоящий перед исторической и археологической наукой и неоднократно вызывавший горячие споры.

Дело в том, что в скифской культуре и более поздней культуре славян,, несомненно, имеются некоторые общие черты. Они прослеживаются в области домостроительства и быта, одежды и украшений, религиозных верований и др. На этом основании некоторые историки, например И. Е. Забелин или Д. И. Иловайский, считали, что славяне — прямые потомки скифов. Им возражали ученые-языковеды, выяснившие, что скифы говорили на одном из древних иранских языков, который не мог послужить основой для развития славянских языков. Скифы не могли быть предками славян — указывали они. Оставалось, однако, при этом непонятным — куда же делись скифские племена, особенно земледельческие, заселявшие

обширные области по Днепру, Южному Бугу и Днестру и бесследно пропавшие к началу нашей эры. Большую путаницу в вопрос о скифо-славянских отношениях внесли Н. Я. Марр и его последователи, стоявшие на позициях так называемой теории стадиальности и пытавшиеся утверждать, что скифы стали славянами в результате стадиального перевоплощения.

В настоящее время вопрос о скифо-славянских отношениях близок к окончательному решению. На основании археологических данных можно предполагать, что некоторые скифские племена приняли участие в процессе этногенеза восточных славян. Однако скифы — это не прямые и не главные предки восточных славян, а предки, так сказать, косвенные. Часть скифских племен была ассимилирована славянами в последние века до нашей эры и, вероятно, в первые века нашей эры. При встрече со славянским языком скифский язык этих племен потерпел поражение и, возможно, лишь некоторые его элементы вошли в славянский язык, на что указывал в своих трудах академик А. И. Соболевский.

То же самое произошло и с культурой скифских племен: она исчезла, сохранив лишь отдельные свои элементы в славянской культуре последующих столетий.

Остается пока что открытым вопрос о взаимоотношениях славянских племен и новых хозяев причерноморских степей — сарматских племен. Как уже говорилось выше, главные скифские области в III в. до п. э. были завоеваны сарматами. К таким областям относилось, несомненно, и Поднепровье — дорога, по которой славянские племена двигались к югу. Некоторые исследователи полагают, что в более южных областях славяне находились в зависимости от сарматских племен, прежде всего от роксо­ланов, кочевавших в степном Приазовье и Поднепровье. Если это предположение и справедливо, то вряд ли зависимость славян от сарматов была тяжелой и постоянной. В противном случае движение славян на юг не имело бы места.

Продвижение к югу наблюдалось в этот период и в среде западных славянских племен. Польские археологи указывают, что в IV—III вв. до н. э. среди раннеславянских племен, обитавших в бассейне Одера и Вислы, расселялись племена, жившие в прибалтийских областях и получившие в археологии наименование поморских племен. Являясь одной из групп раннего славянства — носителей лужицкой культуры, поморские племена предприняли движение вверх по Висле, достигнув ее верховьев. Они вышли и в верхнее течение Одера. Вскоре, как предполагают польские археологи, в результате консолидации культуры местных племен и культуры пришельцев, в среде славянского населения на Висле и Одере образовалась более или менее однообразная культура, получившая в археологии наименование пшеворской по имени г. Пшеворска на р. Сан. Культура пшеворских племен была очень близка одновременной ей культуре ранне­славянских племен на Днестре и Днепре. Пшеворская культура нередко фигурирует в литературе под именем венедской. Полагают, что упомянутые выше поморские племена, подчинившие себе другие раннеславянские племена на Висле и Одере, положили начало племенному объединению венедов, или венетов, занимавшему огромные пространства между Карпатами и Венедским заливом Северного океана (Балтийским морем) и хорошо известному авторам первых веков нашей эры.

Вместе с тем западные славянские племена в последние века до нашей эры продвигались к верхнему Дунаю, где они были задержаны кельтскими племенами, составлявшими в то время одну из наиболее передовых в социально-экономическом отношении групп населения Западной и Центральной Европы. У кельтов складывались раннерабовладельческие отношения и соответствующая им государственность. Они вели активную завоевательную политику на Дунае, Балканском полуострове и в Подне-стровье. Кельтская (латенская) культура и особенно кельтское ремесло и железная металлургия оказали некоторое влияние на культуру юго-западных славянских племен. Впоследствии, как известно, кельты и их молодая государственность были жестоко разгромлены римскими легионами. Кельтские города были разорены дотла, страна опустошена, большое количество населения уведено в рабство.

В конце I тысячелетия до н. э. славянские племена стояли еще в стороне от той борьбы племен с Римской империей, которая все более и более нарастала в южных областях Европы, являясь преддверием грозных событий всемирно-исторического значения, развернувшихся в последующие сто­летия и приведших Римскую рабовладельческую империю к гибели. Вплоть до середины I тысячелетия н. э., когда славянские племена активно выступили на юге Европы и нанесли последний удар рабовладельческому миру, они как бы накапливали силы. Обилие археологических памятников говорит о многочисленности славян на занимаемой ими огромной территории. Их производство и культура стояли на высоком для своего времени уровне развития.

Остатками жизни славянских племен конца I тысячелетия до н. э. и начала нашей эры в Среднем и Верхнем Поднепровье являются места многочисленных поселений и сопровождающие их «поля погребений», обычно называемые зарубинецкими или корчеватовскими по имени сел Зарубинцы и Корчеватое, находящихся на юг от Киева, на правом берегу Днепра.

Впервые они были исследованы В. В. Хвойко, раскопавшим в 1899 г. «поля погребения» у с. Зарубинцы и в ряде других пунктов.

Исследование зарубинецких поселений раскрывает картину земледельческого быта древних славян, хорошо знакомых с металлургией и зачатками ремесла. Их поселения, обычно значительные по размерам, располагались на возвышенных местах и иногда обносились оградами. Таким было Зарубинецкое городище к югу от Киева, гора «Московка» вблизи Канева, исследованная украинскими археологами, Чаплинское городище на правом берегу Днепра, южнее Речицы, и многие др. Жилища были наземными или несколько углубленными в землю; их стены сооружались из глины на деревянном каркасе, подобно современным украинским хатам. При исследовании жилищ встречаются остатки печей и различная утварь: обломки посуды, железные ножи, топоры и серпы, каменные зернотерки, пряслица от веретена, грузила для рыболовных сетей, рыболовные крючки и др.

Глиняная посуда из зарубинецких поселений изготовлена без помощи гончарного круга. Это — кухонные горшки, миски для еды, кувшины, кружки. Часть посуды была вылощена до блеска и имела черную или коричневую поверхность.

Среди кухонных отбросов, находимых на поселениях, преобладают кости домашнего скота: коров, овец, свиней, лошадей. Находки железных удил и шпор свидетельствуют о том, что лошади служили для верховой езды. Как и в более раннее время, были известны, конечно, и другие способы передвижения, в частности на повозках и санях.

«Поля погребений» содержат обычно значительное число могил с трупосожжениями. Остатки жженых костей вместе с глиняными сосудами помещались в неглубокую яму на «погребальном поле». На Припяти и на берегах Днепра, на север от Киева, в «полях погребений» встречаются лишь трупосожжения. Таковы «поля» в местности «Казаргац» на При­пяти, у Чаплинского городища вблизи Речицы и др.

Кроме глиняной посуды и пережженных костей, в «полях погребений» встречаются ножи, железные и бронзовые фибулы, булавки, браслеты и другие украшения, нередко сильно пострадавшие от огня. Изредка в погребениях находят предметы вооружения, обычно наконечники копий. В пшеворских «полях погребения» и верховьях Днестра, на Висле и на Одере предметы вооружения попадаются значительно чаще.

Среди вещей, находимых на городищах и в «полях погребения» встречаются изредка изделия привозные или же изготовленные по привозным образцам. Обычной принадлежностью мужского и женского костюма являлись железные или бронзовые фибулы кельтских (латеыских) форм, служившие для закалывания верхней одежды — плаща. В Поднестровье и на Висле встречаются вещи, происходящие из римских провинций — здесь проходил торговый путь к Балтийскому морю. Очевидно, торговые отношения в славянской среде в этот период продолжали развиваться, связывая между собой население различных областей.

В настоящее время вследствие недостаточного количества археологических данных еще не представляется возможным дать обстоятельную характеристику социальных отношений славянских племен последних веков до нашей эры и начала нашей эры. Можно, однако, думать, как указывалось выше, что патриархально-общинный строй, который был у славян во времена Геродота, сменялся теперь отношениями другого характера. Об этом свидетельствует увеличение размеров поселений и то, что многие из них, особенно на юге, не имели оборонительных сооружений. На Висле и Одере наблюдалась такая же картина. В то время как ранне-славянские племена лужицкой культуры очень часто сооружали городища, их потомки жили в неукрепленных селах.

Древние городища, имевшие обычно небольшие размеры, мы характе­ризовали выше, как патриархальные гнезда — укрепленные поселки патриархальных семей-общин. Смена их поселениями другого типа указывает на появление у славян нового, вероятно, территориально-общинного устройства — последней формы общественных отношений, возникающей при первобытно-общинном строе.

Каких-либо свидетельств о развитии у славян имущественного неравен­ства, о выделении знати, какая была, скажем, у скифов или сарматов, в археологических данных последних веков до нашей эры не имеется. Имущественное неравенство появилось у них несколько позже, уже в I тысячелетии н. э. Обращают лишь на себя внимание погребения вооруженных людей в пшеворских «полях погребений». Они говорят, по-видимому, о наличии в славянской среде военных дружин, для которых война была промыслом. В этом нельзя не видеть признака социального расслоения общества.

Несколько иной облик имеют остатки славянской культуры в более северных областях, где продолжал сохраняться патриархальный быт. Здесь поселения, как и в предыдущий период, представляли собой небольшие поселки, расположенные на мысах высокого берега и обнесенные валами и рвами. Такие городища известны во множестве на Верхнем Днепре, на Припяти, Десне, в верховьях Оки, а также и в более северных областях, куда проникали в то время славянские поселенцы.

На городище Барсучья горка, расположенном на правом берегу Днепра, выше Могилева, открыты остатки двух длинных домов, в каждом из которых было по несколько очагов, что свидетельствует о разделении домов на секции — черта, характерная для патриархального болыпе­семейного быта, заставляющая вспомнить длинные дома лужицкого Биску-пинского городища в Польше. Свободное пространство между домами служило местом загона для скота. Большие длинные дома были открыты и на других славянских городищах рубежа нашей эры, в частности на Торфеле в верховьях Десны. Одним из наиболее интересных городищ, характеризующих культуру славянских племен, проникших из Поднепровья в Верхнее Поволжье, является городище у дер. Березняки, около г. Щербакова, исследованное в 1934—1935 гг. Городище это относится уже к первым векам нашей эры, жизнь на нем прекратилась, повидимому, в V в. Но по своему общему характеру оно полностью примыкает к более ранним славянским поселениям северных областей, и материалы его исследований могут быть использованы для их характеристики.

Городище находилось на правом берегу Волги, в устье небольшой речки, занимая удлиненный мыс коренного берега, и погибло в результате пожара со всеми своими постройками изащитными сооружениями.

Исследование остатков пожарища позволило выяснить характер поселка, его планировку и вид построек. При этом были сделаны многочислен­ные находки вещей бытового и производственного назначения.

Несмотря на то, что река огибала поселок почти со всех сторон, он был окружен некогда прочной оградой. По краю площадки стояла массивная бревенчатая стена. Со стороны коренного берега поселение ограничивалось валом и рвом, укрепленным с помощью пйетня. Для своего времени это была солидная крепость, несмотря на ее миниатюрные размеры.

Центральную часть поселка занимал большой сруб с очагом в цен­тре. Он являлся, повидимому, общественным зданием. ‘Вокруг него располагались шесть жилищ и хозяйственные постройки. Жилища имели бревенчатые стены, земляной пол и очаги у задней стены. В них найдены глиняные сосуды, железные топоры, ножи, наконечники стрел, рыболовные крючки, серп, уздечка с медными бляхами и др. Рядом с общественным домом была маленькая постройка, где хранилось, повидимому, зерно. Несколько дальше стоял большой столбовой дом, служивший кузницей. При раскопках здесь было найдено до 50 железных «криц» — округлых болванок железа, выплавленного сыродутным способом. В пределах одной постройки, так же имевшей столбовую конструкцию, найдено много глиняных прясел от веретен, железные шилья и каменные утюжки. Собиравшиеся здесь женщины пряли, ткали и шили одежду.

Население поселка не превышало 40—50 человек. Жившие здесь шесть семей составляли, несомненно, одну общину, большую патриархальную семью, коллективно ведшую свое хозяйство.

В пойме реки поселка паслись стада. В пищу шли преимущественно лошади и свиньи. На лесных подсеках община сеяла хлеб, зерно хранилось в общем амбаре. В Волге рыбаки ловили рыбу, а в окружающих лесах охотники били зверя и птицу. Кроме того, община специально занималась обработкой железа. Металл выплавлялся, вероятно, на месте добычи болотной руды, а в поселок приносили полуфабрикат — железные крицы, из которых путем горячей проковки можно было получить железо, пригодное для изготовления орудий.

Судя по числу железных криц и по другим находкам, сделанным на месте кузницы, железные орудия изготовлялись не только для внутренних нужд, но и для продажи. На других верхневолжских поселениях были обнаружены литейные формы и многочисленные глиняные льячки, свидетельствующие о развитой обработке бронзы и серебра. Здесь наблюдается, следовательно, первичное общественное разделение труда, которое нарушило древнюю экономическую обособленность отдельных общин.

На городище было найдено также несколько вещей иноземного проис­хождения. Одни из них были привезены с Оки, другие из Прибалтики, третьи из Среднего Поднепровья.

Наконец, на городище у дер. Березняки открыты остатки чрезвычайно интересного погребального сооружения. Это был маленький домик из бревен, стоявший против общественного дома, рядом с постройкой для женских работ. Когда умирал кто-либо из членов поселка, его тело сжигали где-то на стороне, остатки пережженных костей приносили в поселок и складывали в погребальном домике. Туда же клали вещи: топоры, ножи, наконечники стрел и украшения. Погребальный домик являлся своеобразной коллективной урной: в нем нельзя не видеть поздней формы тех погребальных сооружений, которые были распространены в I тысячелетии до н. э. у раннеславянских племен Верхнего Поднепровья и которые впоследствии, уже в I тысячелетии н. э., сохранялись у некоторых восточнославянских племен в виде деревянных домиков под курганами.

В культуре поселения, обитавшего на городище у дер. Березняки, было много черт, свойственных окрестным финно-угорским племенам. Таковы найденные на городище некоторые формы украшений и др. Однако погребальное сооружение — домик с трупосожжениями, столбовые дома, некоторые формы посуды свидетельствуют о том, что здесь обитало славянское население.