10 партийный съезд

Когда войска Тухачевского подавляли кронштадтский мятеж, в Москве начал работу X съезд партии (8 марта 1921 г.). На съезд были вынесены два важнейших вопроса: первый — о запрещении фракций внутри партии, и второй — о замене продразверстки продналогом — мерой на первый взгляд ограниченной, но последствия которой было трудно сразу предугадать и с введения которой началась новая экономическая политика (нэп).

С отчетом о политической деятельности ЦК на съезде выступил Ленин. Важнейшим из решений съезда было постановление о переходе к новой экономической политике, принятое по докладу Ленина «О замене разверстки натуральным налогом».

Основополагающие документы принимались поч­ти что наспех, в последний день съезда, после долгих дискуссий о профсоюзах. После съезда резолюция по продовольственному налогу должна была быть дополнена другими экономическими мерами. Одна узаконивала свободу внутренней торговли, другая — предоставление концессий частным предпринимателям. В мае 1921 г. было разрешено создавать мелкие частные предприятия, в июле денационализировались предприятия, где по найму работало менее 21 человека. Только за один год более 10 тыс. предприятий было отдано частным лицам, иногда бывшим владельцам, на срок от двух до пяти лет взамен 10 —15% производимой ими продукций. Часть из них стали смешанными предприятиями с участием иностранных фирм. Рабочие получили право переходить с завода на за­вод, возрос авторитет инженеров и технических кадров.

Было ли введение нэпа вызвано событиями в Кронштадте? Едва ли. Идея изменить политику по отношению к крестьянству, о которой давно говорили меньшевики, уже витала в воздухе. В конце 1920 г. Ленин в опубликованной позже беседе с Кларой Цеткин признал «ошибочность политики продразверстки». 17 и 23 февраля в «Правде» появились две статьи, где говорилось о возможности введения продовольственного налога, который вдохновил бы крестьян на увеличение посевных площадей. Кронштадтский мятеж и приближающийся весенний сев ускорили принятие решения, которое, видимо, обдумывалось в течение всего февраля. Среди коммунистов эти меры не могли не вызвать глубокого недоумения. Так же, как при заключении Брест-Литовского мира, им казалось, что советская власть отказывается от своих принципов и законности и ведет к «реставрации капитализма». Тысячи коммунистов вышли из партии. Привыкнув счи­тать принуждение единственно возможной формой от­ношений со строптивым крестьянством, нижние пар­тийные чины, чья карьера началась в армии, не смогли избавиться от привычек, приобретенных ими в течение первых лет советской власти.

Для Ленина новая экономическая политика не яв­лялась лишь временной, конъюнктурной мерой. «Понадобятся целые поколения, — объяснял он на съезде, — чтобы перестроить сельское хозяйство и изменить крестьянскую психологию». По его мнению, достичь этой цели можно было только через развитие индустриализации, электрификации, кооперации, союза рабочих и крестьян. «Пролетариат руководит крестьянством, но этот класс нельзя так нагнать, как нагнали и уничтожили помещиков и капиталистов. Надо долго и с большим трудом и большими лишениями его переделывать».

После четырех лет революции и гражданской войны Ленин, казалось, пришел к взглядам, близким тем, каких придерживались в 1917 г. почти все марксисты, спорившие с ним, — к пониманию того, что для перехода к социализму необходимо время, что до победы социализма пройдет не одна смена поколений. Поскольку форма государства является отражением экономической ситуации, существование различных экономических укладов, признанное наконец нэпом, должно было, следуя марксистской логике, привести к сосуществованию различных политических формирований, представляющих противоположные интересы общественных групп, в особенности рабочего класса и крестьянства. Однако вместо того, чтобы сделать политическую жизнь более демократичной, коммунистическое руководство усилило партийную диктатуру.

Конкретные шаги по внедрению экономических стимулов в народное хозяйство начались с весны 1921 г. и вытекали из практических нужд. Необходимо было срочно решать проблему, как выйти из разрухи, восстановить промышленность, накормить город. Это могло быть обеспечено только постоянным и стабильным поступлением сельскохозяйственных продуктов из деревни. Нужно было заинтересовать крестьянина в расширении производства. Попытки действовать чисто административными мерами, в частности учреждением крестьянских посевкомов, не давали нужного эффекта. Поэтому на сельское население был введен государственный налог. Всех налогов в 1921 г. было установлено тринадцать. Это представляло значительные неудобства, и в 1922 г. был введен единый налог. Давала еще о себе знать прежняя идеология. Налог устанавливался в натуральном виде, объявлялся заранее и должен был взиматься в форме прямого продуктообмена с городом при использовании старого распорядительного аппарата, созданного в период военного коммунизма. Из этого ничего не вышло. Понадоби­лось введение рынка и товарно-денежных отношений с постепенным наращиванием их оборотов. В 1924 г. продналог был заменен единым сельскохозяйственным налогом, взимаемым преимущественно в денежной фор­ме. Переход к рыночным отношениям поставил вопрос о допущении в народное хозяйство частника. Встал вопрос о новом поощрении госкапитализма в форме концессий, т.е. привлечении иностранного капитала к созданию предприятий или передаче их в аренду иностранцам. Сюда же поначалу относили стимулирование кооперации.

Главной же задачей, которую провозглашало большевистское руководство, было укрепление социалистического сектора в лице крупной государственной промышленности и регулирование ее взаимодействия с другими укладами.

Согласно этой реформе в государственном секторе была выделена часть наиболее крупных и эффективных предприятий, более или менее обеспеченных топливом, сырьем и т.п. Они подчинялись непосредствен­но ВСНХ. Остальные подлежали сдаче в аренду. .

Предприятия, подчиненные ВСНХ, сводились в «кусты», объединялись в тресты, деятельность которых

должна была строиться на строго хозрасчетных прин­ципах, самофинансировании и самоокупаемости, убыточные и нерентабельные предприятия (главным образом те, которые в предшествующие годы были связаны с производством военной продукции) закрывались или становились на консервацию. Правда, по политическим мотивам были сделаны некоторые отступления, как в случае с Путиловским заводом.

Действующие предприятия доукомплектовывались квалифицированной рабочей силой за счет направления демобилизованных из армии и частичного возвращения тех рабочих, которые разбежались по деревням в годы гражданской войны. Для подготовки новых кадров была создана система профессионально-технического обучения, не имевшая, правда, массового характера. Для регулирования отношений между трестами, снабжения предприятий сырьем, материалами, для сбыта их продукции на рынке учреждались объединения — синдикаты, которые должны были действовать строго на договорной основе.

Была перестроена система управления промышленностью в сторону децентрализации. Вместо более по­лусотни прежних отраслевых главков и центров ВСНХ осталось только шестнадцать. Число служащих в аппарате ведомства было доведено до 91 тыс. (т.е. сокращено почти втрое). Сокращению подлежал и аппарат всех других учреждений.

С окончанием военных действий была демобилизована Красная Армия, проведена военная реформа. Регулярная численность РККА к 1925 г. была снижена почти в 10 раз и доведена до 562 тыс. человек. Вместе с тем вводилась территориально-милиционная система подготовки резервов (без отрыва или с частичным отрывом от производства). Территория страны была разделена на 10 военных округов.

Для упорядочения и оздоровления финансов в конце1924г. был образован Государственный банк. Ему с 1925г. было предоставлено право выпуска банковских билетов-червонцев с твердым покрытием. Параллельно с ними в течение 15 месяцев продолжали ходить в обращении обесценивающиеся и продолжающие обесцениваться совзнаки или дензнаки, которые изымались государством. Денежное хозяйство велось на основе жесткого недопущения бюджетного дефицита и осторожной эмиссионной политики. Чтобы народные комиссары учились считать деньги, к ним были приставлены опытные финансисты. Так, при наркоме финансов Г.Сокольникове работал известный специалист в области финансов Л.Юровский. В 1924 г. финансовая реформа была завершена. Рубль как денежная единица укрепился и внутри страны и на мировом рынке.

Первые же мероприятия в рамках нэпа начали оказывать благотворное влияние, действие которого было подорвано голодом 1921 г., охватившим 25 хлебопро­изводящих губерний Поволжья, Дона, Северного Кавказа и Украины. Убыль населения в республике составила, по некоторым оценкам, около 8 млн. (около 6% населения).

Борьба с голодом впервые в истории велась как широкая государственная кампания. Были мобилизованы все учреждения, предприятия, кооперативные, профсоюзные, молодежные организации. Была организована Центральная комиссия помощи голодающим — Помгол. Широкое участие в борьбе с голодом в России приняли международные организации, в частности, такие как Межрабпом (специальная организация, созданная Коминтерном) и американская благотворительная организация АРА (American relief Acbninistration). В голодающие районы беспрерывно шли эшелоны с продовольствием, лекарствами, медикаментами. Чтобы помочь голодающим, государство пошло на изъятие церковных ценностей, причем данное мероприятие было проведено таким об­разом, что обострило давно, со времен революции, тлеющий конфликт между властью и церковью. Несмотря на ужасающие последствия голода, все же в результате принятых мер в 1922 г. удалось засеять 75% посевных площадей в пострадавших районах.

В 1923 г. из-за несогласованности действий органов хозяйственного управления произошел резкий скачок цен на промышленные товары массового спроса по отношению к ценам на сельскохозяйственную продукцию. Следствием этого стал первый кризис нэпа, затор в товарообороте, вызванный «ножницами цен». Кризис был разрешен административными мерами, вмешательством государственных органов, которые форсированием закупок хлеба на экспорт повысили закупочные цены на сельскохозяйственное сырье и снизили (примерно на 30%) цены на промышленную продукцию.

В середине 20-х годов предприятия легкой и пищевой промышленности в стране в основном восстановили довоенные объемы производства. Здесь немалую роль играло восстановление мелкого и кустарно-ремесленного производства. В 1925 г. в нем было занято около 4 млн. человек — больше, чем в фабрично-заводской промышленности. Но особенно быстро увеличивалось число торговцев и торговых заведений.

С переходом к нэпу и разрешением частной торговли, казалось, вся страна превратилась в гигантскую «Сухаревку», особенно в тот момент, когда еще не была налажена государственная налоговая служба. Бывшие мешочники, рабочие, демобилизованные солдаты, домохозяйки толпами высыпали на улицы и площади, торгуя и обмениваясь кто чем мог. Оживилась деревенская, ярмарочная торговля. Очень скоро вмешательство государства, выступавшего ярым врагом «сухаревки», стало проявляться весьма решительно. Торговцы, как впрочем и мелкие производители, должны были выкупать патенты и уплачивать прогрессивный налог. В зависимости от характера торговли (торговля с рук, в ларьках, киосках, магазинах, розничная или оптовая; количество наемных рабочих) они были поделены сначала на 3, затем на 5 категорий. К середине 20-х годов был сделан значительный сдвиг к стационарной торговле. Была создана широкая сеть магазинов и магазинчиков, занимающихся розничной торговлей, где главной фигурой был частник. В оптовой торговле преобладали государственные и кооперативные предприятия. С 1921 г. стали возрождаться как пункты обращения товаров массового характера биржи, упраздненные в период военного коммунизма. К 1925 г. их число достигло довоенной цифры. К концу того же года в СССР было зарегистрировано 90 акционерных обществ, которые представляли собой объединения преимущественно государственного, кооперативного или смешанного капитала. Оборот торгующих акционерных обществ несколько превышал 1,5 млрд. руб.

С переходом к нэпу государство стимулировало развитие различных форм кооперации. Наиболее быстро шло становление потребительской кооперации, тесно связанной с деревней. Однако и другие формы, как-то: снабженческая, кредитная, промысловая, сельскохозяйственная, производственная, жилищная и др., получили стимулы для своего развития. В стране стали возникать машинные, мелиоративные, семеноводческие, племенные станции и объединения. Началась концентрация и специализация производства. Впервые кооперация получила свое орга­низационное оформление в масштабе государства, хотя довольно сложное и путаное. Во главе потребительской кооперации стоял Центросоюз, кустарно-промысловой — Всекопромсоюз. По линии сельскохозяйственной кооперации было создано 16 центральных союзов кооператоров, таких как Хлебоцентр, Маслоцентр, Льноцентр и др. Деятельность кооперативных объединений финансировалась сетью кооперативных и коммерческих банков. Не без влияния последних мыслей Ленина о кооперации был изменен ее статус. Теперь она (с некоторыми оговорками) стала относиться к социалистическому сектору народного хозяйства.

С 1924 г. стало «рассасываться» положение в тяжелой промышленности, началась расконсервация крупных заводов. Однако восстановление здесь шло более медленными темпами и довоенный уровень был достигнут только к концу десятилетия.

Вдохновленное экономическими успехами руководство в середине 20-х годов сделало еще несколько шагов в направлении рынка. Были снижены налоговые ставки в целях стимулирования производства и мелкой торговли, расширены возможности аренды и найма рабочей силы, выселения на хутора. Однако эти меры не дали существенного эффекта. Напротив, начиная с 1927 г., в советском обществе стали нарастать трудности и противоречия, причины которых следует искать не только в экономике, но и в других сферах: социальной, политической, идеологической.

Нэп устраивал далеко не всех. Он вызвал недовольство у значительной части партийного и государственного руководства, воспитанной в духе «революционного штурма» и военно-коммунистической идеологии, а также у служащих госаппарата, поставленных перед угрозой сокращения. Нэп отрицали левацки настроенные интеллигенты. В период нэпа увеличилось число «лишних ртов», постоянно росли ряды безработных. В среде крестьянства тоже не было единства: роптали те, кто не был особенно настроен на систематический труд или попал в сложные жизненные обстоятельства. Особенно тяжело воспринимались рост капиталистических элементов и усиление имущественной дифференциации, не­приемлемые для эгалитаристских настроений первых послереволюционных лет. Недовольны были те, кто рассчитывал на быстрое воплощение в жизнь обещаний, которые щедро раздавались в период революции.

Для класса, от имени которого вершилась диктатура, для рабочих, положение по сравнению с дореволюционным, несомненно, улучшилось. Однако изменения, которые претерпевал рабочий класс, могут быть оценены далеко неоднозначно. Недовольство своим положением продолжало сохраняться, что выразилось в массовых выступлениях рабочих в защиту своих экономических интересов. В 1922 г. бастовало почти 200 тыс. рабочих, в 1923 г. — 165 тыс., в 1924 — 41 тыс., причем снижение числа стачек было связано не столько с улучшением материального достатка, сколько с административными запретами. Вряд ли можно сказать о преодолении «деклассирования пролетариата», что раньше считалось крупным социальным завоеванием 20-х годов. Качественный состав его продолжал переживать процесс размывания. Значительные людские потери, ибо именно на рабочих выпали основные тяготы гражданской войны, гибель на фронтах лучших невосполнимых кадров, нанесли серьезный ущерб демографической и профессиональной структуре рабочего класса. Те, кто пережил войну, были не особенно склонны возвращаться на производство: даже рядовые красноармейцы рассчитывали на «должность», не говоря уже о комиссарах. Вот, например, типичный документ эпохи (с сохранением орфографии оригинала) :

Заявление в бюро ячейки отдельного кавэскадрона 27 Омской стрелковой дивизии имени Итальянского пролетариата от красноармейца члена РКСМ Н.И.Орловского: «Прошу вашего хадаталъства если возможно направить меня в школу ВПШ так мое стремление учиться политическому учению если не возможно то прошу послать меня на производства к нашему шефу в город Москву (имеется в виду Главное управление военной промышленности) так как я на своем мельком и бедном хозяйстве жить не приходиться и нужно искать помощи в своей повседневного пропитание или в крайнем случае не возможно меня никуда отправит до прошу совмесно с командиром эскадрона оставит меня служит в рядах Красной Армии так как мне не приходиться больше не очам возбущат ходатальство прошу бюро ячейки обратить внимание на мое исложение прозбы так как я думаю что поможет мне где либо устроиться.

Член ЛРКСМБ Николай Иванович Орловский»

В какой-то мере подобным амбициям могли удовле­творять два явления, характерные для истории 20-х годов: выдвиженчество и демократизация системы образования. Революция необычайно усилила всеобщее стремление к учебе, поощряемое официальными лозунгами. Вузовские аудитории, главным образом с помощью рабфаков, учрежденных в 1919 г., стали быстро заполняться рабочей молодежью, отрывающейся от производства. Ясно, что эти явления не лучшим образом сказывались на тех, кто еще оставался у станков.

В начале восстановительного периода рынок труда мог еще обеспечить заводы и фабрики квалифицированной рабочей силой. Однако по мере решения задач восстановления обнаруживался парадокс: нехватка рабочих рук при их излишке, т.е. недостаток прежде всего квалифицированных рабочих. Да и само понятие квалификация оставляло желать лучшего. На производстве преобладал тип серенького малообразованного рабочего, не умевшего как следует постоять за свои права и неспособного к рабочей демократии. Отчасти этим объясняется слабость профсоюзного дви­жения в 20-е годы, хотя большинство рабочих, несмотря не переход к добровольному принципу объединения, продолжали оставаться в профсоюзах. С этим была связана дискуссия о праве рабочих на забастовки. Такое право было признано только за рабочими частного сектора. Впрочем, позиции профсоюзного ру­ководства и органов рабочего управления на производстве в тот период были достаточно сильными, и администрация вынуждена была с ними считаться.

Весьма своеобразной была в период нэпа политика официального руководства — лозунг соблюдения «чистоты рядов рабочего класса», сохранения его от «мелкобуржуазного заражения». Даже неискушенному человеку ясно, что этот лозунг противоречил всем принципам нэпа, «смычке» рабочего и крестьянина. В том же русле лежали постоянные идеологические симпатии руководства к рабочему классу, явное и неявное предпочтение его представителям, третирование на этом фоне других социальных слоев и групп.

Нэп не только не покончил с деклассированными элементами, которых немало расплодилось в предшествующие годы, но и в какой-то степени способст­вовал их росту. Постоянно увеличивалось число безработных. Пышным цветом расцвели преступность, проституция, наркомания. В три раза в 20-е годы увеличилось число разводов. В городской жизни 20-х годов идет оживление и рост слоя мелких и средних предпринимателей-нэпманов, владельцев торговых заведений, мастерских, булочных, кафе, ресторанов и пр. Положение этой группы населения было незавидным. В сущности она находилась в постоянном враждебном окружении; официальная политика по отношению к нэпманам колебалась от вынужденного признания до периодически проводимых гонений и налетов, бюрократического произвола. «Новые капиталисты» были полностью лишены политических прав. Подобная обстановка создавала у нэпманов ощущение зыбкости, временности, неустойчивости происходящего. В соответствии с этим складывался их стиль жизни — «Пропадать — так с музыкой!», беспрерывные кутежи, рвачество, готовность идти в обход закона. Все эти явления известны по источникам и литературе как «гримасы» или «угар» нэпа. В российской деревне 20-х годов наметились некоторые позитивные сдвиги. Еще сказывалась инерция столыпинской реформы, чаще стало происходить выселение хозяев на хутора, продолжалось размывание общинных устоев; крестьяне поговаривали о переходе к интенсивным фор­мам хозяйства, к многополью. Однако эти изменения были очень малозаметными. Деревня унаследовала зна­чительную часть оставшихся от прошлого противо­речий. Осуществляемый после революции «черный передел» не приносил желаемых результатов. Дело, стало быть, заключалось не только в количестве земли, предоставленной в пользование, а в целом ряде причин социально-экономического свойства, которые требовали комплексного решения.

Политика сдерживания с помощью прогрессивного налогообложения зажиточных элементов и помощи малоимущим объективно вела к осереднячиванию крестьянства. Между тем понятие «середняк» по российским меркам было весьма относительным. Середняцкие хозяйства — это, чаще всего, хозяйства малотоварные, потребительские, с тенденцией к очень медленному и неустойчивому, зависимому от многих факторов (природных, демографических и др.) росту производства.

Партийные руководители, привыкшие мыслить европейскими стандартами и сохранявшие старое социал-демократическое пренебрежение к крестьянству вообще, считали российскую деревню бедной, отсталой и нищенской. Отсюда — возникновение в рамках нэпа стремления создать в деревне рачительного и культурного хозяина, которое требовало значительных затрат на развитие сельского хозяйства. Однако представление о том, как это можно сделать, было весьма смутным и противоречивым. Выдвинутый Бухариным лозунг «Обогащайтесь!» был неприемлемым в русле официальной политики и господствующего менталитета. Не случайно его автор оказался мишенью для критики со всех сторон. Ставка на кооперацию также предусматривала медленный эволюционный путь преобразований в деревне. До поры до времени два десятка миллионов крестьянских хозяйств могли еще покрывать потребности сравнительно небольшого городского населения и восстанавливающейся промышленности, но рано или поздно вопрос об ускорении развития сельскохозяйственного производства должен был встать на повестку дня.

Получив от нэпа некоторое экономическое облегчение, крестьянство мало что приобрело в политической области. «Государство диктатуры пролетариата», провозгласив линию на союз с крестьянством, весьма своеобразно интерпретировало этот союз и не стремилось существенно расширить политические права деревенских жителей, снять, например, избирательные ограничения и неравенство прав на выборах в советские органы. Многочисленные письма крестьян, шедшие в печатные органы и в адрес руководства, свидетельствуют об их недовольстве подобной политикой. Оживились идеи создания особых политических организаций крестьянства, Крестьянского союза.

РКП(б)/ВКП(б) в 20-е годы превращается из политической партии в особый социальный и политический организм советского общества. Политика по отношению к другим партиям характеризовалась крайней нетерпимостью. В 1921 — 1922 гг. был организован ряд процессов, на которых по обвинению в контрреволюционной деятельности предстали перед судом руководители партии эсеров и других политических групп. Суд был скорым и неправым. Вспоминались старые обиды, что противоречило декрету о прощении лиц, принимавших участие в гражданской войне. По результатам процессов деятельность всех политических партий была запрещена. Советское общество сделало последний шаг на пути превращения в однопартийную диктатуру.

Одновременно в РКП(б) была проведена широко­масштабная чистка с целью сохранения идеологического пуризма, избавления партийных рядов от случайных, неустойчивых элементов, которые, по мнению руководства, подрывали авторитет партии, снижали ее имидж передового революционного авангарда пролетариата. Всеми делами в партии заправляла небольшая группа бывших профессиональных революционеров, которые рассредоточились на важнейших партийных и государственных постах. Эта партийная элита еще мыслила себя неотрывной частью мирового революционного движения, его лево-радикального коммунистического крыла.

Период окончания гражданской войны и перехода к нэпу отмечен нарастающей активностью российских коммунистов на международной арене. Созданный в 1919 г. по инициативе Ленина Коммунистический Интернационал (Коминтерн) провозгласил себя организацией открытого массового действия, построенной по образцу большевистской партии и ставившей конечной целью осуществление мировой социалистической революции. На III Конгрессе Коминтерна, который собрался в июле 1921 г. в Москве, присутствовало небывалое число де­легатов (605 из 52 стран). Конгресс выдвинул задачу скорейшего образования коммунистических партий и завоевания ими масс (лозунг «к массам»), создания массовых революционных организаций. В их число входили КИМ (Коммунистический Интернационал молодежи; образовался в 1919 г.), Профинтерн (образовался в 1920 — 1921 гг.), Межрабпом (Международная рабочая помощь; образовался в 1921 г.), МОПР (Международная организация помощи борцам революции) и др.

Партия и коммунистические организации ставились фактически в особое положение в стране. Это значит, что многое в политической жизни этого времени за­висело от процессов, происходящих в самой партии, борьбы внутри нее, путей распространения ее влияния на общество, на чем, видимо, следует остановиться специально.

Противоречия политической жизни 20-х годов про­явились и в правовой сфере. С одной стороны, наблюдалось стремление поставить общество в рамки закона. С этой целью был разработан и принят целый ряд кодексов, регулирующих правовые отношения (Гражданский, Земельный, Уголовный и др.). С другой стороны, в законодательстве явно сквозил примат классового содер­жания и революционной целесообразности. Политиче­ские и идеологические органы выносились тем самым как бы за рамки закона, хотя цель судебной реформы была покончить со злоупотреблениями властью. Так, чтобы подчеркнуть этот момент, ВЧК преобразовалось в Главное политическое управление (ГПУ, с 1924 г. — ОПТУ), однако сохранение за ним политических функций отводило ему в обществе особое место.

Нэп принято считать периодом культурной, идеологической, социальной и экономической разрядки между двумя очень напряженными эпохами. С некоторыми оговорками эта оценка верна для большей части страны, где происходили незначительные и постепенные изменения. Для неславянского населения, и в частности для мусульман, и особенно с 1925 г., нэп был периодом «худ-кума» («наступления по всем фронтам») в рамках общей стратегии разрыва с прошлым. Новая власть стремилась к единообразию и хотела выравнять различные ступени развития регионов внутри страны.

Начало постепенных и умеренных изменений в 1921 г. способствовало развертыванию противоречивой культурной политики. Репрессии по отношению к «уклонистским» идеологиям сочетались с относительным нейтралитетом применительно к художественному творчеству и литературе (конечно, не антимарксистских по содержанию) и большей частью принудительным просвещением масс, менее догматичным, но быстро ставшим и менее «эффективным».

6 июня 1922 г. декретом была определена компетенция Главлита (цензуры), связанного осуществлять предупредительный и репрессивный контроль за враждебными выпадами против марксизма и культурной революции, за пропагандой национального и религиозного фанатизма, распространением ложных сведений и порнографии. На следующий год к Главлиту присоединился Главрепетком для контроля за репертуаром театров.

В конце августа 1922 г. 160 деятелей культуры, названные «особо активными контрреволюционными элементами», по приказу ГПУ были высланы из страны или отправлены в Сибирь. Сначала вынуждены были уехать лидеры небольших небольшевистских организаций. В 1922 г. из России была выслана большая груп­па писателей и ученых — философов, социологов, историков, стоявших якобы на реакционных позициях. Изгнание за рубеж продолжалось и в последующие годы.

Особенно яростной и нетерпимой была антирелигиозная пропаганда. Большая часть населения страны, особенно старшие поколения, оставались верующими. Борьба с религией представляла собой своеобразную «битву за умы». Хотя коммунисты частично преуспели в своей агитации среди молодежи, сломить пассивное сопротивление церкви им не удавалось. Воинствующее, зачастую безграмотное безбожие, насаждаемое административными мерами, не имело особых шансов на успех. 23 января 1918 г. советская власть обнародовала закон об отделении церкви от государства и школы от церкви, согласно которому церковь уже не была «юридическим лицом», не имела права на собственность, права получать субсидии и вести обучение в государственных и частных школах. Она могла бесплатно пользоваться культовыми сооружениями и предметами, а также свободно отправлять религиозные обряды, если они не нарушали общественного порядка. Каждый гражданин был свободен в выборе религии, которую он мог исповедовать или не исповедовать.

Иерархи церкви сочли этот закон (имеющий определенные аналоги с французским законом 1905 г.) неприемлемым. Патриарх Тихон предал коммунистов ана­феме. Священнослужители были объявлены «классовыми врагами» и стали жертвами репрессий, поскольку во время гражданской войны они часто оказывали поддержку контрреволюционерам.

По окончании гражданской войны власти предприняли новые меры против церкви. В феврале 1922 г. государство конфисковало у церкви драгоценности на борьбу с голодом. Сопротивление священников и верующих вызвало волнения, за которыми последовали процессы и казни. В июле 1922 г. группа священников, готовых сотрудничать с советской властью, оформилась в течение «живой церкви», которое само по себе восходило к либеральным и христианско-социалистическим идеям начала века, противостоявшим официальной церковной политике. Однако в сложившейся ситуации движение было искусно использовано партийными и политическими органами для раскола церкви. Ее представители провели в 1923 г. Собор, который отменил патриаршество и рекомендовал церкви приблизиться к нуждам народа. Этот раскол вынудил каждого священника сделать для себя выбор. 28 июня 1923 г. патриарх Тихон признал законность советской власти. Этим шагом патриарх выбил почву из-под ног своих оппонентов. Тем не менее, крайне враждебное отношение к религии и гонения на церковь со стороны руководства продолжали усиливаться.

В 1925 г. в антирелигиозную кампанию, развернутую большевиками, включился «Союз безбожников», основанный Е. Ярославским. Государство всячески поддерживало издание разнообразной атеистической литературы (издательство «Атеист», иллюстрированная газета «Безбожник», тираж которой к концу 20-х годов достиг 500 тыс. экземпляров, псевдонаучный журнал «Антирелигиозник»). Антирелигиозная пропаганда велась разными путями, высмеивая веру и обычаи (коммунистическая пасха, парады и карнавалы во время религиозных праздников) и стремясь показать превосходство науки и разума. После смерти патриарха Тихона в апреле 1925 г. выборы нового патриарха не состоялись, его обязанности взял на себя митрополит Петр, высланный в 1926 г. в Сибирь, а затем митрополит Сергий, призвавший в июне 1927 г. к «подчинению законной власти России». Против этого выступила группа священников, объединившаяся вокруг митрополита Иосифа (многие из них были отправлены на Соловки). В то время, как церковь разделилась в своем отношении к власти, последняя усилила контроль на местах за еще существующими приходами, издаз в апреле 1919 г. соответствующий декрет. Введение в августе 1929 г. продолжительной рабочей недели (5 рабочих дней, один выходной) по сути упраздняло воскресе­нья и религиозные праздники. Начался новый виток репрессий, связанных с крестьянскими волнениями, которые сопровождали коллективизацию деревни начиная с 1928 — 1929 гг.

Нэп был периодом исключительного расцвета всех областей духовной жизни. «Методы марксизма — не методы искусства… Область искусства не такая, где партия призвана командовать. Она может и должна оказывать условный кредит своего доверия разным художественным группировкам, искренне стремящимся ближе подойти к революции, чтобы помочь ее художественному оформлению», — писал Троцкий. В 20-е годы советская власть еще не определила четкого отношения к «лефовцам» («Левый фронт»), авангардистам, футуристам, пролеткультовцам (которые отбрасывали «буржуазное» искусство и проповедовали самостоятельную пролетарскую культуру, отвергавшую как связь с прошлым, так и партийную опеку) и попутчикам (не причислявшим себя ни к какому направлению).

В среде интеллигенции получила довольно широкое распространение идеология «смены вех», которую иногда представляют как идеологию национал-большевизма.

Ее авторами были Н.В.Устрялов, один из деятелей правительства Колчака, а также ряд эмигрантских публицистов. Суть сменовеховской идеологии, чем она более всего пришлась по душе российской образованной публике, — признание советской власти как сумевшей спасти государственность в России, найти разумный выход из кризиса и необходимость сотрудничества с ней в расчете на то, что жизнь сама все расставит на места, заставит большевиков пойти по пути возрождения и разумного устройства страны, независимо от их революционной риторики.

В рядах большевиков сменовеховство было встречено крайне подозрительно. Тем не менее среди теоретиков партии под влиянием нэпа появились проповедники классового гражданского мира, борцы с военно-коммунистической идеологией. Однако не они определяли погоду. Большинство оставалось на позициях чистоты марксизма, классовой борьбы, идейного противоборства, постепенно раскручивая идеологическое наступление по «всем фронтам». Идейные противники большевиков подверглись запретам, гонениям, судебным преследованиям, выдворению за границу. Резко контрастируя с блестящей интеллектуальной жизнью интеллигенции, культурный уровень масс поднимался крайне медленно. В марте 1922 г. Ленин писал: «У нас была полоса, когда декреты служили формой пропаганды. Это было время, это была полоса… Но эта полоса прошла, а мы этого не хотим понять». Как и в других статьях последних лет (1922 — 1923 гг.), Ленин отмежевывался от той концепции «просвещения масс», которая превалировала во время гражданской войны. Тогда «просвещение» чаще всего сводилось к поверхностной идеологической обработке и к поспешному и неглубокому схватыванию зачатков культуры, в основном в армии. Ленин считал необходимым взять от культурного наследия России все самое «прогрессивное» и заняться обучением масс на более широкой основе. Только поднятием общего культурного уровня можно было преодолеть отсталость страны и довести до сознания людей политические задачи. В то же время Ленин отвергал любую идею самостоятельного и независимого развития народной культуры. Как это повелось с 1917 г., обучением масс должны были руководить власти, определяя, какую следует выбрать учебную программу или книгу для чтения.

С введением нэпа выбор книг стал разнообразнее, ослаб политический контроль. Госиздат уже не обладал монополией на книгоиздательское дело. Вновь возникли частные издательства, выпускающие произведения русских, советских и зарубежных авторов. Двадцатые годы были уникальным временем в истории Советского государства, когда тираж книг частично определялся запретами читателей. Количество политической литературы резко сократилось. В 1927 г. ее доля составила менее 15% всех печатных изданий (не считая газет).

Обучение грамоте не двигалось с места, несмотря на усилия, предпринимаемые в армии и обществом «Долой неграмотность». С самого начала эта организация доб­ровольцев оказалась несостоятельной из-за отсутствия средств. Цель была настолько грандиозна, что обучение приходилось вести выборочно. Так, в 1924 г. в Смоленской области (2,5 млн. жителей, из них 58% неграмотных) только 4500 человек — в основном молодые рабочие-профсоюзники — обучались грамоте. По переписи 1926 г. выяснилось, что 55% сельского населения старше 9 лет (сельские жители составляли более 4/5 населения) не умели читать. Понятно, что в таких условиях идеологическое влияние затруднялось. Об этом красноречиво свидетель­ствовало распространение газет на селе: в зависимости от района одна газета приходилась на 200 либо на 1000 взрослых. За исключением крупных городов, печатное слово занимало ничтожное место в сознании огромного большинства советских людей. Политическая неграмотность как следствие всеобщей неграмотности, особенно среди тех, кто должен был посредничать между властью и народом, затрудняла распространение политического влияния: более чем 90% членов партии в конце 20-х годов имели только начальное образование; 70% из них вообще не читали газет. Такое положение не замедлило сказаться на ходе политических споров.

По мнению Ленина, сущностью нэпа должен был стать союз рабочих и крестьян, поскольку только он мог решить проблему экономической отсталости страны. Экономика России была слабо развитой, свободного капитала не хватало, а обращаться за помощью к иностранному капиталу было теперь безнадежно. Решить насущные задачи можно было одним из двух взаимо­исключающих способов: либо улучшить снабжение деревни средствами производства и таким образом повысить производительность труда в сельском хозяйстве (при этом следовало учесть отток капиталов из промышленности и замедление ее развития), либо все средства направить на индустриализацию, чтобы создать рабочие места вне сельского хозяйства. В последнем случае крестьяне становились страдающей стороной.

Царское правительство в свое время предлагало пойти по второму пути. Ленинская концепция нэпа отрицала возможность развития только промышленности или только сельского хозяйства и неизбежность ущемления (прямого или косвенного) одного другим как единственного источника экономического роста. Промышленность и сельское хо­зяйство должны были помогать друг другу и развиваться одновременно, по следующей схеме «производственного союза»: восстановление тяжелой промышленности, ориентированной прежде всего на то, чтобы обеспечить сельское хозяйство средствами производства; поощрение мелких сельских предпринимателей; импорт сельскохозяйственной техники в обмен на сырье, которое советская промыш­ленность еще не могла обрабатывать. Быстрое улучшение технической базы сельского хозяйства вызвало бы немедленное увеличение его производительности и прирост сельскохозяйственной продукции, которая наполнила бы рынок. Таким образом город будет накормлен и страна снова сможет экспортировать сельскохозяйственную продукцию, получая взамен машины и оборудование для промышленности. В то же время излишки этой продукции стимулировали бы развитие внутреннего рынка и позволили бы промышленности накопить новые средства, необходимые для последующего развития народного хозяйства.

Что же осталось от этого замечательного проекта через шесть лет после введения нэпа? Если взять только цифры роста производства, то они говорят об относительном ус­пехе. По сравнению с 1913 г. общее промышленное производство увеличилось в 1927 г. на 18%. Однако в период с 1924 по 1927 г. производство зерна сократилось на 10% по сравнению с довоенным временем. В целом было восстановлено поголовье скота, за исключением лошадей, численность которых уменьшилась на 15% по сравнению с 1913 г. Увеличение площадей под промышленными культурами явилось в известной степени причиной того, что общий объем сельскохозяйственного производства вырос на 10% по сравнению с 1909 — 1913 гг. Но, не­смотря на эти цифры общего характера, ленинская программа была еще далека от реализации. Тот факт, что в 1927 г. сельское хозяйство и промышленное производство приблизились к уровню 1913 г., не мог скрыть целого ряда экономических и социальных проблем, ставящих под угрозу будущее новой экономической политики.

Приведем только одну ключевую цифру, по которой можно судить о масштабах трудностей в сельском хозяйстве в 1926 г.: количество зерна для продажи на внутреннем рынке было в два раза меньше, чем в 1913 г. Мало того, что страна, в 1905 — 1914 гг. экспортировавшая в среднем 11 млн. т зерна в год, больше его не продавала, но теперь каждый год вставал вопрос о снабжении городов, поскольку крестьяне упорно не хотели торговать с государством и тем самым сильно тормозили развитие всей экономики.

Сложившееся положение вытекало как из слабости структуры сельского хозяйства после семи лет войны и революции, так и из серьезных ошибок, допущенных правительством во внутренней политике в годы нэпа.

Сначала революция в деревне заключалась в сведении всех хозяйств к единому экономическому уровню и затормаживанию социальной дифференциации. Уничтожение крупных владений и их раздел Дали каждой крестьянской семье в среднем по 2 га пригодной для об­работки земли (примерно 0,5 га на одного взрослого человека). Это было ничтожно мало, но все-таки позволило многим выйти из-за черты бедности. Самым бедным без­земельным крестьянам (12% в 1913 г. и 3% в 1926 г.) достался чисто символический кусочек земли, самым богатым — тем, кто обрабатывал площади более 10 га, — пришлось вернуть часть своих земель во время перераспределения 1918 — 1921 гг., когда возрожденная сельская община начала борьбу за уравниловку. Следующие один за другим переделы земли все больше дробили наделы, число которых за время революции выросло с 16 млн. в 1914 г. до 24 млн. в 1924 г. Исчезновение крупных землевладельцев и значительное ослабление слоя зажиточных крестьян повлекло за собой уменьшение производства зерна, предназначенного на продажу, поскольку до войны именно эти две категории производителей по­ставляли 70% товарного зерна. В 1926 —1927 гг. крестьяне потребляли 85% собственной продукции. Из 15% зерна, шедшего на продажу, 4/5 производилось в хозяйствах бедняков и середняков. Кулаки, составлявшие 3 —4% сельского населения, продавали 1/5 часть зерна. Все это не облегчало работу государственных органов, покупающих сельскохозяйственные излишки.

Еще одним следствием революции в деревне была «архаизация» крестьянства. Она выразилась прежде всего в резком падении производительности труда — наполовину по сравнению с довоенным периодом. Это объяснялось постоянной нехваткой орудий производства и недостатком тягловых лошадей. В 1926 — 1927 гг. 40% пахотных орудий составляли деревянные сохи: 1/3 крестьян не имели лошади — основного «орудия производства» в крестьянском хозяйстве. Неудивительно, что урожаи были самыми низкими в Европе. Эта «архаизация» выразилась также в замкнутости крестьянского общества на самом себе, в возврате к натуральному хозяйству и остановке механизма социальной мобильности. 20-е годы стали периодом расцвета сельской общины — органа действительного крестьянского самоуправления. Она ведала всеми вопросами коллективной жизни, но уже не осуществляла, как раньше, мелочной административной опеки за каждым крестьянином — членом общины; эта функция перешла к сельсоветам и местным партийным ячейкам. Общинные традиции, живые, как никогда, отбивали охоту становиться полноправными независимыми хозяевами своих наделов даже у самых предприимчивых (в основном молодых крестьян, вернувшихся из армии). В 20-е годы менее 700 тыс. крестьян вышли из общин.

До революции сезонные работы были клапаном, сни­мающим напряжение, нагнетаемое перенаселенностью деревни. В 20-е годы эта проблема оставалась по-прежнему острой. При общем сокращении производительности труда избыток сельского населения составлял 20 млн. человек. Однако теперь выбор пути его оттока значительно ограничился. Если до войны приблизительно 10 млн. крестьян ежегодно нанимались сельскохозяйственными рабочими, на лесозаготовки или уходили в город, то в 1927 г. эта цифра составила всего 3 млн.. Трудности, порожденные сильным сокращением отходничества перевешивали экономические выгоды, принесенные революцией крестьянству, складывавшиеся из незначительного расширения наделов и снижения косвенных налогов и арендной платы.

По сравнению с дореволюционным периодом крестьяне проиграли в очень важной области — в товарообмене, и обязаны этим они были экономической политике го­сударства. Промышленные товары были дорогими, плохого качества и, главное, труднодоступными. В 1925 — 1926 гг. деревня переживала страшный недостаток сельскохозяйственного оборудования (которое не обновлялось с 1913 г.). Государственные же закупочные цены на зерно были очень низкими и часто не покрывали даже его себестоимости. Выращивать скот и технические культуры было гораздо выгоднее. Этим и занимались крестьяне, пряча зерно до лучших времен, когда им могла представиться возможность продать его частным лицам по более высокой цене. Даже неизбежный в таких условиях рост закупочных цен на свободном рынке не вдох­новлял крестьян на продажу продуктов государству. Дефицит товаров и заниженные закупочные цены, делавшие для крестьян невыгодной продажу зерна, заставили их принять единственно логичную экономическую позицию — выращивать зерновые, исходя только из собственных нужд и покупательных возможностей. Эта тактика крестьян объяснялась, помимо всего, пагубным опытом «военного коммунизма» и воспоминаниями о продразверстке. Крестьянин, таким образом, производил столько зерна, сколько ему было необходимо для пропитания и возможных покупок, отлично понимая при этом, что стоит властям заметить у него малейший достаток, как он сразу будет причислен к «классу кулаков».

На самом деле эти «сельские капиталисты» очень пострадали вовремя революции. Чтобы оказаться в «классе кулаков», достаточно было нанять сезонного рабочего, иметь сельскохозяйственную технику, чуть менее примитивную, чем обычный плуг, или держать двух лошадей и четырех коровов (кулаки составляли примерно 750 тыс. — 1 млн. семей). Сами критерии (чаще всего неопределенные) принадлежности к кулачеству, («враги советской власти») говорили об очень непрочном положении этих землевладельцев, зажиточных разве что по меркам русской деревни. «Опасность со стороны кулачества» объяснялась на деле крайним напряжением между властями и крестьянами, возникавшим каждую осень, когда государственные ведомства и кооперативы не справлялись с планом по закупке зерна для города и армии. Поскольку зажиточные крестьяне производили 1/5 зерна для продажи, власти сделали вывод, что закупочные цены срываются из-за кулаков, которым удается выплачивать налоги за счет технических культур и продукции животноводства и которые скрывают излишки зерна, чтобы продать их весной по более высоким ценам. В действительности провал закупочной кампании (количество зерна уменьшалось с каждым годом: в 1926 — 1027 гг. было закуплено 10,6 млн. т, в 1927 — 1928 гг. — 10,1 млн. т, а в 1928 — 1929 гг. — 9,4 млн. т) объяснялся враждебным отношением не только кулаков, а и все­го крестьянства, недовольного условиями купли-продажи и политикой властей.

В 1926 —1927 гг. стало очевидным, что «союз рабочих и крестьян» находится на грани распада. Про­счеты властей не ограничивались несбалансированной политикой цен. Правительство без внимания отнеслось к различным формам кооперации, начиная с артелей и кончая «товариществами по совместной обработке земли» (ТОЗами), которые возникли стихийно и к 1927 г. уже объединяли около 1 млн. крестьянских хозяйств. Абсолютно заброшенными оказались совхозы. Это кажется тем более удивительным, что совхозы были редкими островками государственного сектора в деревне. Однако они не могли быть образцом для мелких землевладельцев из-за своей крайней бедности. Что же касается селекции семян, улучшения культуры землепользования, севооборота, укрупнения хозяйств, распространения агрономических знаний в деревне, обучения агрономов и механиков, это было записано в решениях и документах, принимавшихся на самом высоком уровне. Однако чаще всего такие решения оставались на бумаге.