Император Константин и христианство

Постановка проблемы

Римская империя изначально была империей языческой, со времен Константина она становится империей христианской. Это одно из наиважнейших исторических событий, но в то же время одна из сложнейших проблем. Сам по себе факт неопровержим, и христианская традиция не ошиблась, причислив Константина, как и его мать Елену, к лику святых. Но та же христианская традиция сразу же включила в рассказ об этих удивительных событиях больше чудес, чем было необходимо. Кроме того, история царствования Константина поднимает проблему источников, которая лишь в последние годы получила удовлетворительное решение. Самым важным документом, по крайней мере в том, что касается отношений Константина с христианством, считается «Жизнеописание Константина», приписываемое христианскому писателю Евсевию Кесарийскому. Благодаря недавним исследованиям, в частности крупного бельгийского византиниста А. Грегуара, установлено, что дошедшая до нас книга, возможно, и содержит принадлежащий перу Евсевия текст, но значительная ее часть имеет, безусловно, более позднее происхождение.

Руководствуясь научным методом, следует крайне осторожно относиться к изложенному в тексте, поскольку не исключено, что он написан не современником, лично знавшим Константина, — я имею в виду Евсевия, — а составлен компилятором в конце IV — начале V века. Приведем единственный пример: знамение, которое якобы предшествовало битве с Максенцием у Мильвийского моста. Традиционный рассказ известен: появление в небе светящегося креста и слов «сим победиши», приказ Константина солдатам воспроизвести этот знак на щитах, обращение в христианство, победа. Все это присутствует в «Жизнеописании…», но не упоминается ни в одном другом современном Константину тексте, и, что еще важнее, об этом ничего не знают отцы церкви вплоть до св. Августина включительно. Насколько же правдоподобен этот рассказ и можно ли предположить, что все, касающееся видения, — апокриф?

Доверия заслуживают только два текста, кроме, конечно, официальных панегириков: «Церковная история» Евсевия (в которой, к слову, нет ничего о видении) и трактат Лактанция «О смертях преследователей». Вместе с археологическими, эпиграфическими и нумизматическими источниками они позволяют воссоздать схему, безусловно, далеко не окончательную, но уже значительно от- личающуюся от традиционного рассказа, которая выглядит приблизительно следующим образом. Культ Солнца и христианство. Сначала Константин был язычником, приверженцем культа Солнца. И первое, а возможно и единственное, видение, которое ему когда-либо являлось, было языческим. Мы знаем о нем из панегирика в честь Константина, произнесенного в Трире в 310 г.: в галльском святилище перед ним предстал в сопровождении богини Победы Аполлон с лавровыми венками в руках, внутри венков был знак, который Константин истолковал как обещание долгого царствования. Это видение сыграло важную роль в его жизни: если до этого он не был ревностным сторонником культа Солнца, то теперь стал таковым, и надолго. Свидетельством тому служат монеты, особенно те, на которых изображение Константина соседствует с изображением бога Солнца.

Однако положение христиан в империи менялось, хотя Константин не имел к этому отношения. Настоящий эдикт о веротерпимости издал Галерий в 311 г. В нем провозглашалось признание христианской религии и право христиан на собрания при условии, что они не нарушат общественного порядка; в свою очередь, христианам вменялось молить своего Бога о благоденствии императора и государства. Объяснение появлению этого указа — неожиданного, если вспомнить о жестоких гонениях христиан в то время, — видимо, стоит искать в смятении, охватившем Га-лерия, страдавшего от тяжкой болезни, вскоре приведшей к его смерти. Но также вполне возможно, что власти просто устали, растратив слишком много сил на преследования, бессмысленность которых стала очевидной. Как бы то ни было, именно этот указ о веротерпимости — настоящий, тогда как стойкая традиция ошибочно стремится присвоить заслугу указу, называемому весьма неточно, и мы в этом скоро убедимся, Миланским эдиктом.

В следующем, 312г. произошло знаменитое сражение у Мильвийского моста. Мы уже знаем, что не следует доверять рассказу Псевдо-Евсевия, приведенному в «Жизнеописании Константина». Нам остаются два свидетельства: «Церковная история» и трактат Лактанция. «Церковная история» не упоминает ни о знамении, ни о чем-либо подобном. Лактанций также ничего не говорит о знамении и о светящемся кресте, но рассказывает о сновидении Константина накануне сражения. Константин был якобы предупрежден, что на щитах его солдат должен быть изображен знак, описанный следующим образом: «Буква X, пересеченная сверху изогнутой чертой». Некоторые критики, например А. Грегуар, отвергают это свидетельство, в котором они видят пересказ языческого видения 310 г. Другие полагают, что ему можно верить, и даже находят в нем объяснение монограммы Константина, которую стали интерпретировать как две первые греческие буквы имени Христа. Мы отметим лишь, что никаких фактов, позволяющих утверждать, что в 312 году Константин был христианином, нет.

Не меньшее значение христианская традиция придает 313 г., когда был издан Миланский эдикт — якобы блестящее подтверждение обращения Константина в христианство. Что же произошло в действительности? В 313 г. в Милане прошли переговоры между Константином, победившим Максенция, и Лицинием, собиравшимся устранить Максимина Дазу. Обсуждали ли они политические планы в отношении христиан? Возможно, но точно об этом не известно. Не вызывает сомнений лишь то, что от той эпохи до нас дошли два документа.

Первый документ — латинский текст рескрипта от июня 313 г., направленного Лицинием губернатору Вифинии и вывешенного в Никомидии. В «Церковной истории» Евсевий поместил этот текст на греческом языке. Вовсе не ставя христианство над другими религиями, рескрипт провозглашал свободу совести и в духе умиротворения и справедливости повелевал возвратить христианам конфискованное имущество. Вот что представляет собой документ, называемый Миланским эдиктом и принесший славу Константину. Справедливее было бы назвать его Никомидийским рескриптом, ведь на самом деле речь идет об одном из распоряжений Лициния, предназначавшемся Востоку.

Второй документ — молитва, которую Лактанций (она была сочинена Лицинием или же, по словам Лактанция, дана Лици-нию в откровении) повелел своим солдатам выучить наизусть и прочесть перед решающим сражением против Максимина Да-зы. Молитва эта не чисто христианская, но она ни единым словом не оскорбляет христиан. Это обращение к высшему божеству, отождествляемому приверженцами Митры, или Солнца, со своим богом, а христианами — со своим.

Таковы два текста, благодаря которым мы можем представить себе умонастроения императоров около 313 года. Показательно, впрочем, что оба текста исходят от Лициния и касаются Востока. Не объясняется ли это тем, что Лициний, целиком захваченный в то время борьбой с Максимином Дазой, пытался таким образом привлечь на свою сторону крупные христианские общины Востока? Что касается Константина, то вполне вероятно, что он знал эти тексты и одобрил их, так как сам несколькими месяцами раньше, накануне решающего сражения против Максенция, в том же духе противопоставил многочисленным языческим обрядам противника заявления о веротерпимости и обращения к богу, в котором христиане вполне могли признать своего Бога. Но об этом нам ничего не известно. На сохранившемся золотом медальоне, отчеканенном в императорской мастерской Таррагоны в 313 г., мы видим двойное изображение Константина и солнечного божества. Можно ли считать, что Константин в это время действительно и в полном смысле слова обратился в христианство?

Обращение Константина

Последние исследования, основывающиеся главным образом на нумизматических памятниках, заставляют предположить, что Константин определенно склонился к христианству лишь в 320 г. Произошло ли это по внутреннему убеждению или же повлиял надвигающийся конфликт с Лицинием? «Жизнеописание…» Псевдо-Евсевия объясняет причину войны преследованием христиан Востока со стороны Лициния, что явно неточно. Но, возможно, конфликт, порожденный честолюбивыми притязаниями Константина, постепенно приобрел наряду с прочими формами и религиозный аспект. Поражение Лициния при Адрианополе в 324 г. могло быть воспринято как поражение язычества, а победа Константина — как торжество христианства. Следует отметить, что, победив, Константин вовсе не намеревался провозгласить христианство официальной религией. Если верить в этом Псевдо-Евсевию, а его можно подозревать лишь в том, что он преувеличил приверженность Константина христианству, то после победы император обратился к жителям Востока с посланием, в котором он провозглашал право любого исповедовать свою веру.

Итак, ясно, что говорить об «обращении» Константина следует крайне осторожно. При этом необходимо избегать двух крайностей: во-первых, не стоит забывать, что Константин не скоро пришел к христианской вере и, вероятно, в большей степени под воздействием многих обстоятельств и политических соображений, чем в силу внутреннего озарения, и во-вторых, христианство еще долго представлялось ему религией, превосходившей другие современные ему верования, но не слишком от них отличавшейся. Впрочем, на протяжении всего своего царствования он оставался pontifex maximus (верховным жрецом), и если и хотел очистить язычество от изъянов и самых грубых суеверий, то вовсе не стремился его унизить.

С другой стороны, нельзя отрицать, что Константин всегда интересовался христианским учением, что с самого начала он выказывал по отношению к христианам большую веротерпимость, а затем и большую благожелательность, и что, наконец, в один прекрасный день он непременно должен был обратиться в христианство, поскольку принял крещение. Правда, он откладывал эту процедуру буквально до смерти и был крещен уже на смертном одре. Однако скорее всего это не свидетельствует о равнодушии, в те времена подобное происходило довольно часто: люди таким образом надеялись смыть грехи всей жизни. Более странным выглядит то, что Константин принял крещение из рук епископа-ари-анина. Это побуждает нас сказать несколько слов о взаимоотношениях Константина с церковью.

Константин и церковь

Религия, которая живет и развивается в силу своей внутренней энергии, а такой и было в ту эпоху христианство, не нуждается ни в чем, кроме свободы и безопасности. И Константин, прекрасно осознавая, что он делает, предоставил ей и то и другое. Поэтому «римский мир» покрылся церквами, а внутри растущего христианского сообщества развернулась напряженная богословская деятельность. К сожалению, соответственно росло и количество ересей. Я оставлю в стороне наименее важные, и даже донатизм (хотя именно эта ересь впервые дала Константину повод вмешаться во внутренние дела церкви), чтобы сосредоточить внимание на арианстве. Так называют учение, зародившееся, возможно, уже в III в. в Сирии, но развитое александрийским пресвитером Арием. Арий не признавал равенства трех лиц Святой Троицы. Он утверждал, что если Бог-Отец вечен и не сотворен, то Сын — создание, творение Отца. Иными словами он отрицал единосущность, а косвенно и божественность Христа. Епископ Александрийский отлучил Ария от церкви. Его решение подтвердил один собор, затем отменил другой. В этом споре участвовал весь христианский Восток, и Константину пришлось вмешаться, главным образом во имя сохранения мира.

Не сумев примирить противников, он созвал в 325 г. в Никее первый вселенский собор. После нескольких месяцев споров был принят текст, который подписали все епископы, за исключением двух. Это «Никейский символ веры», признавший, в частности, единосущность Сына Отцу (по гречески — «омоусиос»). Значение Никейского собора не только в том, что, впервые дав четкое определение догмату Троицы, он заложил доктринальные основы христианской религии, но и в том, что на этом съезде, опять же впервые, императорская власть вмешалась в догматические споры. Из этого вытекает вся последующая история отношений между духовной и светской властями.

Я говорю «светской», ибо Константин вмешивается именно как светская власть, можно даже сказать: как власть полицейская. Не похоже, что у императора была какая-либо иная цель кроме сохранения мира и порядка в христианской церкви, превратившейся в одну из важных деталей государственного механизма. Это подтверждают и действия Константина после собора: он становится исполнителем его решений, ссылает в Иллирию Ария и его самых активных сторонников. Судя по дальнейшему отношению императора к арианскому вопросу, им руководили скорее интересы политики, нежели внутренние убеждения. Ничто не подтверждает лучше, что Константин, обычно действовавший энергично и решительно, твердо придерживавшийся бость во время гонений Диоклетиана и отдали властям в соответствии с указом императора священные книги.

Донатисты назвали себя «церковью мучеников» и учили, что церковные таинства не может совершать священнослужитель, запятнавший себя каким-либо видом отступничества или греха. В связи с этим они порвали с церковью Северной Африки и основали свою общину норм морали в повседневной жизни (он сурово наказывал прелюбодеяние, оговоры и т. д.), на деле — не исключено, что из соображений справедливости, — был нерешительный, конформным, склонным «бесконечно подвергать сомнениям уже решенный вопрос» (А. Пиганьоль). Спустя несколько лет после Никейского собора арианство вновь оживилось. Арий был возвращен из ссылки, а его основной противник Афанасий Александрийский — сослан. Какие чувства двигали Константином? Понял ли он, что арианство, по крайней мере на Западе, оказалось сильнее православия? Вызывали ли у него сомнения решения, принятые в Ни-кее? Неизвестно. Полагали, что император находился под влиянием своей сестры Констанции, дружившей с арианским епископом Евсевием Никомидийским. Действительно, именно из рук Евсе-вия Никомидийского Константин принял крещение на смертном одре. Но в то же время — и это его последний противоречивый поступок — он якобы повелел возвратить из ссылки Афанасия, врага Ария.

Таковы последние штрихи, завершающие чрезвычайно сложный портрет Константина-христианина. Безусловно, он ни в коей мере не был «цельным» христианином, как хотела бы нам представить традиция. Если подводить итог его царствованию с этой точки зрения, то можно сказать следующее: христиане не подвергались гонениям, а находились под покровительством. Их религия не была запрещена, но, напротив, дозволена законом. Христианство не имело больше прав, чем язычество, но в действительности его положение было таково, что оно могло окончательно вытеснить последнее. Христианство еще не было государственной религией, но уже стало религией привилегированной. Впервые император принял крещение, а государство занялось внутренними делами церкви. Этого, несомненно, достаточно для доказательства того, что христианская традиция справедливо отводит Константину выдающееся место.