Фернан Б род ель в своей монографии немалое место уделяет роли российских городов в процессе обмена.
Их незначительная величина, по мнению французского историка, является следствием «сверхизобилия сельской активности». Внутринациональный обмен в абсолютном большинстве случаев проводился на уровне барских и церковных имений, а также за счет излишков крестьянской продукции. Бродель называет российские города конца XVII — начала XV11I вв. «скорее местечками, чем городами», причем не столько из-за их величины, сколько из-за невысокого уровня развития в них собственно городских функций.
Европейские путешественники называли Россию «огромной деревней». Рыночная экономика русских городов находилась на начальной стадии развития, однако была чрезвычайно активной.
Ремесленная деятельность в основном была сосредоточена в предместьях, где хозяйничали вчерашние крестьяне, отличие которых от остальных заключалось лишь в том, что они зарабатывали на пропитание не патриархальным способом, а ремеслом. Число таких ремесленных лавочек было велико.
«В Москве больше торговых лавочек, чем в Амстердаме», — заявил один из немецких купцов, увидевший стольный град России на исходе XVII века.
Однако лавочки эти были крохотными. По сравнению с теми же амстердамскими лавками они оказывались раз в десять меньше, причем даже в таких крайне тесных условиях торговцы умудрялись снимать одну лавку вдвоем, втроем и даже вчетвером.
Торговый ряд образовывался из множества таких лавчонок, вытянувшихся вдоль улицы, что делало русские города крайне похожими на города мусульман.
По мнению А.Олеариуса, опубликовавшего во второй половине XVII века свои воспоминания («Voyage en Moskovie, Tartaric et Perse»), «у всякого ремесла была своя улица и свой квартал, так что торговцы шелком никак не смешиваются с торгующими сукнами и холстом, золотых дел мастера — с шорниками, сапожниками, портными, скорняками и прочими ремесленниками… Есть также улица, на коей продают лишь образы святых…»
Самыми большими лавками были амбары, так как они предназначались не только для хранения товара, но также для оптовой и даже розничной торговли.
В Москве было несколько специализированных рынков, например, даже такие, как рынки старья, мясные и рыбные рынки, по поводу которых Йохан Кулишер, немецкий купец, утверждал, что «прежде чем их увидишь, их учуешь… Зловоние их таково, что всем иноземцам приходится затыкать себе нос!»
Однако без большого товарообмена России было не обойтись. Необходимость обменов с большим радиусом диктовалась хотя бы уже тем, что в одной из областей России недоставало хлеба или дров, а в другой — соли. Импортные изделия или пушнина также пересекали всю страну от края до края.
Увы, не города все же были двигателями этой крупной торговли, а скорее ярмарки. В XVIII веке их имелось от трех до четырех тысяч (это в 10-12 раз больше, чем российских городов того времени).
Некоторые из них напоминали знаменитые ярмарки Шампани и выполняли функцию соединения отдаленных друг от друга областей. В числе таких крупных ярмарок была Архангельская, которую южнее сменяла весьма оживленная Сольвычегодская; Ирбитская, контролировавшая дорогу в сибирский Тобольск; Макарьевская, явившаяся первыми наметками колоссального Нижегородского торжища; Брянская — между Москвой и Киевом; Тихвинская — на подступах к Ладоге.
Ярмарки эти нельзя было назвать чем-то архаичным, поскольку даже на Западе XVIII век был еще «веком ярмарок». Основной проблемой оставался лишь незначительный масштаб российских городов.
Еще одним признаком незрелости городов России было отсутствие современного кредита.
Ростовщичество на Руси было поистине безжалостным. В ходу были неправдоподобно высокие процентные ставки: для займа одного русского купца другому русскому купцу в Стокгольме в 1690 году ставка на девять месяцев была 120 процентов (т.е. более тринадцати процентов в месяц). На Леванте, где ростовщичество между еврейскими и мусульманскими кредиторами и христианами-заемщиками чувствовало себя вольготно, в это время процентные ставки не превышали 5 процентов месячных.
В Московском государстве выгода, предусматриваемая уговором, имела меньшее значение, чем захват залога. Это было дополнительной причиной того, что ставка процента была столь высокой, а сроки выплаты столь жесткими: кредитору было выгодно, чтобы заемщик не смог соблюсти уговор и добыча в конце концов оказалась бы захвачена безвозвратно.
С течением времени, когда петровские мануфактуры получали все большее развитие, когда все глубже внедрялось разделение труда, коснувшееся как мелкого товарного производства, так и сельского хозяйства, расширялась внутренняя торговля. Для увеличения товарооборота было предпринято строительство нескольких каналов.
Вышневолоцкий канал соединил бассейн Волги с Балтийским морем и открыл широкие возможности для доставки товаров в Петербург, а оттуда — за границу.
Во второй четверти XVIII века было закончено строительство обводного канала вокруг Ладожского озера.
Значение Архангельского порта и торгового пути через Белое море резко упало после присоединения Балтийского побережья. В 1701 году в Архангельск прибыло 103 иностранных корабля, а в 1725 — только 12, в то время, как в русские порты Балтийского моря (Петербург, Нарвуt Ригу, Ревель, Выборг) — 914 кораблей.
В 1726 году только через Петебург вывезли уже половину всех русских товаров, предназначавшихся для продажи на рынках Западной Европы. Пенька, лен и кожа составляли главную статью русского экспорта.
Однако тогда уже вывозилась и продукция российских мануфактур. В том же 1726 году за границу было вывезено свыше 55 тысяч пудов железа и более 10 миллионов аршин полотна.
Ярмарки в России выполняли в основном роль биржи, но дело было обставлено, как затяжное торговое празднество народа. Недоразвитость городского ремесла в стране, ограниченное хождение капиталов тормозило развитие Отечественной экономики.