Убийство Кирова. Ответственность Сталина

Убийство Кирова, разумеется, не единственное в истории политическое преступление, оставшееся нераскрытым, но оно относится к числу тех, которые, приводя в движение целый ряд трагических событий, влекли за собой наиболее зловещие последствия. Обвинение Сталина в том, что он был его организатором, очень скоро получило хождение за пределами СССР благодаря рассказам некоторых бежавших за границу офицеров. Но версия не принималась всерьез до тех пор, пока ее не подкрепил весьма прозрачными намеками в своих двух знаменитых выступлениях Никита Хрущев. Лично он был убежден, что версия эта правильна, но и он не смог привести обстоятельных доказательств в подтверждение своих подозрений, хотя и распо­рядился произвести специальное расследование. Было бы, впрочем, удивительно, если бы подобные доказательства — если допустить, что таковые вообще когда-нибудь существовали, — вдруг обнаружились 20 лет спустя. Все сторонники указанной версии вынуждены были, подобно Хрущеву, ограничиваться тем, что обращали внимание на некоторые красноречивые косвенные улики: двусмысленное пове­дение политической полиции (НКВД) Ленинграда, намеренное убийство либо исчезновение в дальнейшем всех компрометирующих свидетелей; разногласия, возникшие между Сталиным и Кировым; противоречивость сменявших друг друга официальных версий преступления. Некоторым советским авторам путем упорных поисков удалось собрать немаловажные свидетельства, но и они не способны пролить окончательный свет на все это дело. Скорей, наоборот, они подтверждают, насколько темными остаются многие его аспекты.

Указанные обстоятельства помогают понять, как два англосаксонских историка, Конквест и Улам, в равной мере специализирующиеся на исследовании этого периода и мало склонные к оправданию Сталина и советских порядков, смогли, прийти на основании одних и тех же фактов к диаметрально противоположным выводам: Конквест убежден, что Киров был убит по личному приказу Сталина; Улам же уверен, что убийца, Николаев, действовал исключительно по собственной инициативе. В действительности на основании вполне достовер­ных предположений могут быть построены и другие гипотезы, но мы лишены возможности с достаточной степенью уверенности выбрать какую-то одну из них.

Однако именно эта неясность и служит одной из самых веских причин подозревать Сталина. Он располагал всеми необходимыми средствами для внесения ясности. Непосредственный исполнитель преступления был схвачен на месте. Сталин собственной персоной отбыл в Ленинград 1 декабря 1934 г., то есть прямо в день покушения, чтобы лично руководить следствием. Его сопровождали другие высшие партийные деятели, и в том числе Молотов, Ворошилов и Жданов, а также главные руководители полиции. И все же истина не была раскрыта. Наоборот. Расследование сразу же было направлено таким образом, чтобы нанести удар по бывшим политическим оппозиционерам; все вещественные улики, связанные с преступлением, быстро исчезли из поля зрения. В последующие годы Сталин получил возможность обвинять в организации этого убийства самых различных своих противников и создать тем самым предпосылки для проведения самой деспотической из своих политических операций. На него, следовательно, падает тяжкая ответственность; именно исходя из этого, автор наиболее документированного обвинения в его адрес счел возможным заявить, что вина Сталина по крайней мере «логически и политически является доказанной». Аналогичное убеждение, впрочем, получило широкое распространение в СССР после I 1956 г.

Был ли Сталин замешан в этом деле или не был, но он воспользо­вался убийством Кирова и созданной этим общей атмосферой тревоги для того, чтобы направить в выгодное для себя русло развитие той скрытой от невооруженного глаза политической борьбы, которая развернулась на рубеже 1933—1934 гг. и одной из центральных фигур которой был Киров. Тотчас после поступления в Москву известия об убийстве он приказал издать декрет о том, чтобы следствия по делам, связанным с политическим террором, велись ускоренно, а смертные приговоры по ним приводились в исполнение немедленно, без каких-либо отсрочек на рассмотрение апелляций, ибо никакие проше­ния о помиловании приниматься во внимание не будут. Следствие по указанной категории дел должно было завершаться в десятидневный срок, а обвинительное заключение — вручаться обвиняемым за одни сутки до начала процесса. Сам процесс должен был проходить без участия адвоката и при закрытых дверях. На практике это означало отмену каких бы то ни было юридических гарантий при рассмотрении политических преступлений и конец всех предпринимавшихся на I протяжении двух предыдущих лет попыток восстановления «социалистической законности».

С Политбюро при этом даже не проконсультировались, его лишь пригласили два дня спустя утвердить принятое решение. Впрочем, даже если бы к его совету и обратились, маловероятно, чтобы в нап­ряженной атмосфере тех дней оно в состоянии было оказать какое-нибудь противодействие. После полосы предельно ожесточенных социальных конфликтов, потрясших все общество, нельзя было закрывать глаза на реальную возможность того, что политический террор распространится по стране. Вдохновляющим образцом ему могли послужить сами традиции революционной борьбы в царской России. Из донесений полиции явствовало, что в группах недовольной молодежи шли разговоры на подобные темы. Убийство Кирова придавало опасности совершенно новые масштабы. Несколько десятков человек, арестованных в Ленинграде, Москве, Киеве по подозрению в заго­ворщической деятельности, были немедленно расстреляны в назидание всем.

Ни из каких данных не вытекает, однако, чтобы террористические намерения разделялись участниками старых или новых оппозиционных групп в партии. Неприятие террора у этих людей обусловливалось самой их марксистско-ленинской формацией. Естественно, нельзя категорически исключать вероятность того, что они в условиях полнейшей секретности строили планы такого рода: скорее все­го, для того лишь, чтобы затем отклонить их. Единственным, кто, по правдоподобному свидетельству, однажды подумал о такой возможности, был Бухарин, то есть как раз тот деятель, чье поведение фактически было наиболее далеким от любых террористических по­ползновений. Наконец — и это, пожалуй, самый решающий из всех аргументов, — когда всех оппозиционеров обвинили в вынашивании широких террористических замыслов, в подтверждение этого обвинения против них так и не удалось привести ни единой конкретной улики, и это при том, что на протяжении нескольких лет все они находились под самым строгим надзором! Но вопреки всему этому, именно против оппозиционеров был намеренно направлен ход расследования убийства Кирова.

Сначала покушение Николаева было привязано к именам нескольких бывших комсомольских работников, ранее поддерживавших зиновьевскую фракцию. Обвинение могло показаться правдоподобным, учитывая то сильное влияние, каким Зиновьев в прежние годы пользовался в партийной организации Ленинграда. Было объявлено, что обвиняемые сознались. Вся группа, включая Николаева, была приговорена к высшей мере наказания и расстреляна в последние дни 1934 г. Процесс проходил за закрытыми дверями; никаких дока­зательств обвинения обнародовано не было. С именами осужденных тут же были связаны фамилии остававшихся на свободе лидеров прежней оппозиции, в первую очередь Зиновьева и Каменева. Утверждалось, что они сохранили «центры» подпольной деятельности: один — в Москве, а другой — в Ленинграде. Списки «руководителей» обеих групп были составлены на основе старых полицейских донесений; по одному из свидетельств, их собственной рукой написал Ста­лин9. Зиновьев и Каменев были снова арестованы; еще до того, как были представлены хоть какие-нибудь компрометирующие их кон­кретные доказательства, против них была развязана неистовая кампания в прессе. «Вся страна, весь пролетарский мир охвачены единодушной ненавистью к фашистским подонкам зиновьевской антипартийной группы и к людям, вырастившим этих негодяев, создавшим контрреволюционную «идеологию» для фашистских убийц… Никакой пощады этим врагам! Больше бдительности, зоркости в повседневной работе партии и пролетарской диктатуры!» — писал журнал «Больше­вик».

Зиновьева и Каменева с группой их сторонников, в числе которых были Евдокимов и Бакаев — все старые большевики, — судили в середине января 1935 г. Этот процесс также был закрытым. Обвинение вынуждено было признать, что нет улик, на основании которых подсудимых можно было обвинить в подстрекательстве к убийству Кирова. И все же всех их приговорили к разным срокам тюремного заключения: Зиновьева — к 10 годам, Каменева — к 5, к разным срокам — всех остальных. Под нажимом следователей бывшие руководи­тели оппозиции были принуждены признать свою «моральную» ответственность за ленинградское преступление в том смысле, что их прошлая деятельность и прежние обличения способствовали даже против их воли созданию той политической атмосферы, в которой мог созреть замысел о покушении. Это было тяжкое признание: по существу, в нем выражалось согласие с ныне уже открыто провоз­глашавшимся отождествлением политической борьбы и преступления; в этом смысле оно служило первым звеном роковой цепи. Объяснить его можно только состоянием угнетенности, которого не могли не испытывать старые партийные деятели, видя, как вся страна обрушивает на их головы лавины проклятий, как со всех сторон требуют их смертной казни, да еще в выражениях вроде «бешеные фашистские собаки», «проклятая банда контрреволюционеров», «на их руках кровь Кирова».

Многие другие бывшие участники оппозиционных групп были в те дни заключены в тюрьму вне всякой связи с убийством Кирова. Прокатилась волна арестов, но особенно массовый характер они носили в Ленинграде, где репрессии обрушились на лиц, объявленных «социально чуждыми», то есть на остатки разгромленных старых классов. Куда более мягким было наказание местных руководителей НКВД, не обеспечивших охрану жизни Кирова (они исчезли лишь несколько лет спустя)».