Процесс Зиновьева и Каменева

Зиновьев и его друзья находились в тюрьме на основании приговора, вынесенного в январе 1935 г. Каменеву срок заключения был продлен с пяти до десяти лет на основе второго приговора, вынесенного закрытым судебным заседанием без обнародования обвинения. Подготовка нового процесса могла, таким образом, вестись в полнейшей тайне и в таких условиях, которые допускали любой произвол: о ходе ее, как утверждалось, не были информированы не только ЦК, но и само Политбюро. Широкая публика была посвящена в происходившее лишь в последний момент, когда в печати появилось обвинительное заключение. К Зиновьеву, Каменеву и их сторонникам, Евдокимову и Бакаеву, были присоединены три троцкиста (правда, не самого крупного «калибра») —Л. Н. Смирнов, Мрачковский и Тер-Ваганян, — а также несколько более мелких фигур, главным образом для подкрепления обвинения против основных обвиняемых. Эти последние обвинялись в том, что с 1932 г. они якобы создали «объединенный троцкистско-зиновьевский центр», который при содействии и по инструкциям Троцкого подготавливал убийство Сталина и других главных руководителей партии, но сумели осуществить пока убийство Кирова.

Заседания суда происходили в Москве 19—23 августа перед Военной коллегией Верховного суда под председательством военного судьи Ульриха. Обвинителем выступал Генеральный прокурор СССР, бывший меньшевик Вышинский, имя которого останется навсегда связанным с этим и другими аналогичными мрачными процессами. Перечитывая сегодня чудовищные протоколы тех судебных заседаний, можно уловить в них даже некоторые реальные эпизоды политической борьбы того времени; но только они выступают настолько искаженными, что выглядят уже преступными деяниями. Так, начало «заговора» датируется 1932 г., то есть как раз тем годом, когда враждебное отношение к Сталину стало оформляться и среди тех, кто неизменно поддерживал его прежде. Публично выдвинутое тогда Троцким предложение сменить генерального секретаря превращалось в устах обвинителей в тайный приказ об убийстве Сталина. Беспокоившая Сталина возможность образования блока старых и новых оппозиционеров отождествлялась с заговором. Следствие постаралось также приобщить к процессу имена и тех прежних противников генерального секретаря, которые не фигури­ровали в числе обвиняемых: от Шацкина и Ломинадзе до Сокольникова и Томского. Показательны были даже сами формулировки. Одного из подсудимых (Каменева) заставили, например, сказать, якобы передавая слова Томского: «Бухарин думает то же, что я, но проводит несколько иную тактику — будучи не согласен с линией партии, он ведет тактику усиленного внедрения в партию и завоевания личного доверия руководства». Помимо всего прочего, это был способ изобразить как преступную ту тонкую операцию по сшиванию разорванных партийных рядов, которую Бухарин пытался осуществить начиная с 1933 г., и представить по меньшей мере наив­ными простаками тех людей в партийном руководстве и аппарате, которые, было, выражали свое согласие с ним.

Однако, помимо таких далеко не второстепенных тонкостей, у процесса был еще один аспект, без которого и эти детали не приобрели бы подобного значения. Мало того что на глазах у потрясенного мира старых большевистских вождей обвиняли в контрреволюционном заговоре. Обвиняемые во всем признавались: они соглашались, что стали «предателями», что скатились в стан врагов, ведущих борьбу «против социализма», и ко всему прочему облекали эти признания в те же отталкивающие выражения, с какими обращался к ним Вышинский. Происходили диалоги такого типа:

Вышинский: «Обвиняемый Зиновьев, вы это подтверждаете?» Зиновьев: «Да».

Вышинский: «Измена, вероломство, двурушничество?» Зиновьев: «Да». Или еще:

Вышинский: «Не находите ли вы, что это ничего общего не имеет с общественными идеалами?»

Каменев: «Оно имеет то общее, что имеет революция и контрреволюция».

Вышинский: «Значит, вы на стороне контрреволюции?» Каменев: «Да».

Вся выстроенная обвинением конструкция держалась на этих признаниях (позже мы вернемся к вопросу о том, каким образом они были получены), которые произносились, в частности, перед лицом представителей иностранной печати, присутствовавших на процессе. Начисто отсутствовали улики. Мало того, при рассмотрении самого детализированного обвинения — в убийстве Кирова — не было даже сделано попытки обратиться к материалам предыдущих процессов, особенно суда над главным исполнителем покушения, точно так же как к материалам расследования, проводившегося в этой связи. Все главные обвиняемые были приговорены к смерти. Приговор был приведен в исполнение через несколько дней.

Но этим процессом не завершалось дело. Еще до его проведения, 29 июля, на основании негласных так называемых предварительных выводов следствия всем партийным комитетам было разослано еще одно, совершенно секретное закрытое письмо, содержавшее чудовищные по своему значению утверждения, которые никто не в состоянии был ни проверить, ни опровергнуть. В нем говорилось, например, что «ряд террористических групп троцкистов и зиновьевцев раскрыт в Москве, Ленинграде, Горьком, Минске, Киеве, Баку и других городах». Мало того. Эти враги, заявлялось в письме, получили возможность орудовать в партии «под личиной коммунистов» только из-за «утери большевистской бдительности» в отдельных организациях. Часть их осталась в партии и после проверки партийных документов. В частности, отмечалось наличие «крепких гнезд» троц­кистов и зиновьевцев «в ряде научно-исследовательских институтов Академии наук и некоторых других учреждениях Москвы, Ленинграда, Киева и Минска». Письмо завершалось выводом: «Непременным качеством каждого большевика должно быть умение распознавать врагов партии, как бы хорошо они ни маскировались».

Этот откровенный призыв искать тайных изменников в рядах самих коммунистов был брошен всего месяц спустя после того, как в Центральном Комитете была выражена тревога в связи с размахом непрерывно сменявших друг друга волн чисток. То было начало массовых репрессий, которые на этот раз в первую очередь ударят по самой партии.