Выступление героя Димитрова на VII пленуме Коминтерна

Прежде чем перейти к изложению событий в СССР после убийства Кирова, необходимо сделать отступление и посмотреть, как развивались в тот период приобретавшие все большую важность отношения Советского Союза с внешним миром.

Во второй половине 30-х гг. Европа и все человечество все более ускоренно двигались навстречу войне. Не все сумели вовремя понять это. По сравнению с близорукой политикой правящих кругов великих капиталистических держав Запада советские руководители и коммунистическое движение в целом продемонстрировали проницательность, что в исторической перспективе явится несомненным фактором силы.

1934 г. был ключевым не только для советского общества. В то самое время, когда в СССР намечалась возможность корректировки курса, нечто аналогичное происходило и в международном коммунистическом движении, руководящий центр которого оставался в Москве. Оба процесса приобрели конкретные очертания (правда, не публично, а в ходе обсуждения в узком кругу) примерно во второй половине года.

Выступая в январе на XVII съезде партии, Сталин заявил, что «дело идет к новой империалистической войне», и изложил разные гипотезы возникновения конфликта: война против «одной из великих держав», какой может оказаться сама Германия, для поправки «своих дел за ее счет»; нападение на «одну из слабых в военном отношении» стран вроде Китая; своего рода «расовая война» типа той, что идеологи нацизма проповедуют против славян, или, наконец, объединенная агрессия империализма против СССР. Сталин не указал, какая из этих четырех вероятностей наиболее реальна с его точки зрения. Он только разъяснил, что все они будут иметь плачевные последствия для организаторов; что они не помогут империализму вырваться из тисков своих противоречий, а, напротив, обязательно увенчаются революционным кризисом. Сталин далее объяснил, что растущая советская подозрительность по отношению к Германии обусловлена не только и не столько приходом к власти фашизма, сколько завоевательными планами новых германских руководителей на Востоке Европы. Советские люди, добавил он, конечно, «далеки от того, чтобы восторгаться фашистским режимом», но ведь это не помешало им установить наилучшие отношения с Италией. Обобщая, можно сказать, что изложенная им позиция была позицией не идеолога, а скорее государственного деятеля и дипломата, предпочитающего сохранить открытыми разные пути.

Совсем иным был тон выступления по этому вопросу Бухарина, одного из немногих ораторов на съезде, остановившихся на теме фашизма. Он зачитал пространные выдержки из «Майн кампф» Гитлера, из произведений других нацистов и японских милитаристов, чтобы продемонстрировать, что все они открыто провозглашают притязания на советские земли — одни на западе, другие на востоке. Их намерение, добавил он, высказывая предвидение, которое оказалось куда менее риторическим, чем тогда могло показаться, по существу, состоит в том, чтобы оттеснить все население Советского Союза куда-нибудь на Урал. Процитировав одно из самых разнузданных фашистских высказываний, Бухарин сказал: «Вот этот звериный лик классового врага! Вот кто стоит перед нами, и вот с кем мы должны будем, товарищи, иметь дело во всех тех громаднейших исторических битвах, которые история возложила на наши плечи».

В феврале, перед самым концом съезда и сразу после его окончания, две европейские столицы пережили грозовые дни. В Париже многочисленные фашистские или крайне правые организации, пользовавшиеся широким покровительством полиции, вышли на улицы и попытались штурмом взять парламент. В Вене и других австрийских городах пролетариат взялся за оружие, чтобы помешать установлению клерикально-фашистской диктатуры Дольфуса. Два конфликта имели прямо противоположный исход. Во Франции противоборство увенчалось 12 февраля грандиозным днем борьбы. Впервые коммунисты и социалисты, коммунистические и социалистические профсоюзы вместе участвовали в забастовках и шли в одних шеренгах протеста против фашистской угрозы. В Австрии, где рабочее движение находилось целиком под влиянием социал-демократов, 12 февраля началась вооруженная борьба, но через четыре дня плохо под­готовленные рабочие, не имевшие хорошего руководства, потерпели поражение; восстание было потоплено в крови.

Таково было начало года, в течение которого произошло немало драматических эпизодов: восстание астурийских горняков в Испании, также задушенное вооруженными силами; вереница политических убийств, организованных фашистами, — самого Дольфуса, югославского короля Александра, министра иностранных дел Франции Барту. На другой стороне земного шара китайские коммунисты вынуждены были оставить свои революционные базы и начать движение на север, ближе к советской границе: то было начало Великого похода, который останется самым легендарным подвигом их освободительной борьбы. В капиталистическом мире миновала наиболее сокрушительная волна экономического кризиса, уступив место всего лишь медлительно-хилому подъему: движение народных масс, их напор и инициатива приобрели поэтому новую силу. Так, в 1934 г. — особенно после победы фашизма в Германии — угрожающе возросла в Европе и во всем мире крайняя капиталистическая реакция, но одновременно обнаружились важные симптомы подъема рабочего и демократического движения.

Вот эти все противоречивые факторы и стали предметом дискуссии, начавшейся в Москве, в руководящих кругах Коминтерна. XIII пленум ИККИ, состоявшийся в конце 1933 г., еще не внес перемен в сектантскую установку «класс против класса»; курс безоговорочной враждебности к социал-демократии, проводившийся в 1928 г., оставался прежним. Следовательно, решение французских коммунистов объединиться 12 февраля с социалистами представляло собой совершенно новый факт. Разумеется, оно предполагало одобрение Коминтерна; но по сей день мы не знаем, было ли такое одобрение, и если да, то когда и в какой форме оно было дано. Говорить о повороте в политике Коминтерна было еще слишком рано 27 февраля в Москву прибыл Димитров — герой Лейпцигского процесса, освобожденный из нацистской тюрьмы после предоставления ему советского гражданства. Встречен он был с триумфом, с чувством пламенной симпатии. Введенный в политический секретариат Коминтерна, он быстро включился в подготовку VII конгресса Интернационала, который XIII пленум ИККИ постановил созвать во второй половине 1934 г.

Срок этот оказался чересчур близким. Съезд был отложен на год из-за обнаружившихся в ходе уже упомянутых летних дискуссий трудностей определения его основных установок. По сей день почти невозможно выяснить: как именно началась эта дискуссия, какие именно проблемы были поставлены на обсуждение? Несомненно лишь то, что не позже июля Димитров направил Сталину письмо с предложением подвергнуть коренному пересмотру прежнюю политическую линию Коминтерна. Неправильно, утверждал он, квалифицировать социал-демократию как «социал-фашизм»; вредно третировать всех ее руководителей как предателей рабочего класса; не­обходимо «изменить нашу тактику единого фронта», перестав рассматривать ее «исключительно как маневр для разоблачения социал-демократии». Эту тактику можно превратить «в действительный фактор развертывания массовой борьбы против наступления фа­шизма», для чего необходимо отказаться от осуществления ее «только снизу» без каких бы то ни было отношений между коммунистами и руководящими органами других рабочих партий , Опираясь на богатый опыт работы за границей, Димитров с недоверием относился к оптимистическим иллюзиям, которыми движение питалось на протяжении предшествующего периода. Он не верил в неизбежный и скорый кризис фашизма, не считал, что фашизм вот так, в один прекрасный день утратит ту массовую базу, которую смог завоевать из-за слабости рабочего движения в некоторых странах.

Для того чтобы новые идеи утвердились, понадобилось несколько месяцев дискуссий, которые советские историки называют «упорными». Сильнее всего сопротивлялись руководители партий, следовавших в борьбе предыдущих лет противоположной схеме, и в первую очередь немцы, которые во имя тезиса «класс против класса» пошли навстречу собственному поражению. Аналогичные позиции были сильны среди венгров и болгар. Сам Димитров в свое время подвергался нападкам в собственной партии, где на него смотрели с недоверием, как на слишком примирительно настроенного к «правым оппортунистам». На разных позициях оказались и высшие руководители Коминтерна: против Мануильского и Куусинена, поддерживавших новые предложения, выступали Кнорин, Лозовский и венгр Бела Кун. Наиболее настойчиво в пользу перемен высказывались деятели других партий: французской, чехословацкой, итальянской. Решающее значение имело развитие событий во Франции, где в июле 1934 г. коммунисты и социалисты подписали пакт о единстве действий. В октябре, несмотря на полученные от Коминтерна советы соблюдать осторожность, французские коммунисты пошли еще дальше и выдвинули идею «народного фронта»8, который должен был объединить с рабочим классом «средние слои» города и деревни, а следовательно, включать, помимо социалистов, также партию радикалов как признанного выразителя политических интересов этих слоев. Упорная дискуссия в Москве завершилась только с приближением VII конгресса, вплоть до этого момента коминтерновская печать продолжала нести на себе, по крайней мере отчасти, печать прежнего курса. Был уже канун открытия исторического форума, а докла­ды и проекты резолюций еще существовали в нескольких вариантах.