Англо-французское соглашение с Гитлером

Тщетно искать причину, побудившую Сталина начать репрессии в период напряженного международного положения. Вместе с тем очевидно, что эта напряженность немало способствовала созданию в СССР той политической обстановки, которая сделала возможным сталинское наступление и парализовала любую, даже самую малую способность к сопротивлению. Продвижение фашизма в Европе, угроза на границах, страх перед надвигавшейся войной после долгой привычки к «капиталистическому окружению» — все это служило питательной средой для того массового настроения неуверенности, тревоги и подозрительности, которая стала фоном трагедии 1937—1938 гг. Сталин, в свою очередь, ловко воспользовался этим обстоятельством. С самого начала он делал акцент на этом для оправдания террора.

Советские люди жили в изоляции. Враждебное окружение их страны продолжало быть реальностью. Более того, в 30-е гг. контакты с внешним миром, поездки за границу, обмены с другими странами ста­новились все труднее, все больше контролировались, замыкаясь в рамках одних только официальных мероприятий. Когда начались репрессии, на каждого иностранца стали смотреть с недоверием, как на потенциального вражеского агента; аналогичное отношение распространилось и на многих советских граждан, которые когда-либо имели какие бы то ни было дела с иностранцами, официальные или неофициальные. Языки пламени, охватывавшие сотрясавшийся в конвульсиях мир, отбрасывали зловещий отблеск на внутреннее положение СССР.

В сентябре 1938 г. англо-французские уступки фашистским державам увенчались печально знаменитым соглашением. История мюнхенской капитуляции рассказана слишком много раз, чтобы подробно излагать ее здесь. Она поощрила экспансионистские притязания нацизма и явилась в этом смысле тем роковым импульсом, который привел в движение всю цепь событий и факторов, толкавших Европу к войне.

Едва аннексировав Австрию, Гитлер обратил взоры на Чехословакию, где довольно внушительное немецкое меньшинство проживало в Судетах, вдоль границы; среди этого меньшинства нацисты разжигали яростную сепаратистскую кампанию. На протяжении весны и лета напряженность в отношениях между Берлином и Прагой нарастала и достигла наконец взрывоопасного уровня. Несмотря на многочислен­ные доказательства агрессивных намерений фашистских государств, английское правительство во главе с Чемберленом старалось прежде всего угодить нацистам. Более щекотливым было положение Франции. Чехословакия служила стержнем всей системы ее союзов в Восточной Европе. Мало того что Прага была связана с Парижем договором о взаимопомощи — в 1935 г. она, по примеру французов, заключила соглашение с СССР и одновременно продолжала наряду с Юго­славией и Румынией входить в «Малую Антанту», вдохновителем которой являлась как раз Франция. И все же французская дипломатия, как на буксире, последовала за английской.

Гитлер открыто угрожал пустить в ход свою армию. Чехословацкое правительство готово было оказать вооруженное сопротивление. Лондон и Париж предпочли соглашение с Берлином. Обе державы согласились с самыми наглыми немецкими притязаниями и в свою очередь принудили чехословаков склониться перед ними. Премьер-министры Чемберлен и Даладье встретились в Мюнхене с Гитлером и Муссолини и предоставили Германии все запрашиваемые ею территории, собственноручно начав тем самым расчленение Чехословакии.

На протяжении всего кризиса СССР оставался единственной страной, поддерживавшей Прагу. У него тогда не было общих границ с Чехословакией. Договор 1935 г. обязывал его прийти ей на помощь только в случае, если аналогичным образом поступит Франция; таково было желание самих чехословаков. В сентябре 1938 г. Москва заявила о своей готовности выполнить условия договора: если Франция выступит, выступит и СССР. Советские дивизии были двинуты к границе. Польша была предупреждена, что, если ее войска нападут на Чехословакию, Советский Союз будет считать автоматически расторгнутым пакт о ненападении между двумя странами. Однако СССР остался неуслышанным и изолированным. Его обращения к Лиге Наций также не были услышаны. Его не пригласили в Мюнхен, с ним не проконсуль­тировались насчет готовившегося соглашения. Оно было подписано в ночь с 29 на 30 сентября. 1 октября германские части вступили в Судетскую область.

Мюнхенская капитуляция, которую советские авторы не без основания всегда рассматривали как подлинный сговор против их страны, покрыла французских и английских участников этого акта несмываемым позором. Этой оценкой, однако, не исчерпываются ее результаты. Мюнхен одним махом изменил всю европейскую ситуацию. Уже зна­чительно ослабленная ранее, вся Версальская система рассыпалась на части. Система французских союзов развалилась. Чехословакия со своими оборонительными сооружениями на границе и хорошо вооруженными 35 дивизиями представляла собой самую серьезную военную силу на восточных границах нацистской Германии; и вот теперь этот барьер внезапно перестал существовать. Чтобы достичь всего этого, Гитлеру не пришлось сделать ни единого выстрела. Достаточно оказалось одной угрозы. После Абиссинии, Рейнской области, Австрии, Испании фашистские державы как бы намеренно демонстрировали, что могут получить все, чего хотят. Последний удар был нанесен тем временем и сопротивлявшейся Испанской республике: после двух с лишним лет героической борьбы началась агония, которой суждено было затянуться еще на шесть отчаянных месяцев.

Никто тогда не знал в точности, какие замыслы зреют в голове Гитлера. Одно обстоятельство, однако, было самоочевидным: главное препятствие на пути его экспансионистских притязаний на Востоке было ликвидировано. Чтобы понять все значение этого факта, нужно знать, что представляла собой Восточная Европа накануне второй мировой войны.

От Балтики до Балкан тянулась череда малых стран, весьма слабых как с точки зрения внутреннего режима, так и с точки зрения веса на международной арене. Лишь немногие из них обладали национальной однородностью, причем как раз те, которые ею обладали, — Болгария, Венгрия — предъявляли территориальные претензии соседним госу­дарствам, где проживало меньшинство их соплеменников. Отсюда вспышки ненависти и соперничества. Сама Чехословакия — самое прочное из этих государств — так и не сумела обеспечить гармоничное сожительство разных народов на своей территории: именно эта слабость и стала роковой для нее. Все эти страны раздирались глубокими социальными противоречиями: нищета крестьян на огромных латифундиях в Венгрии, излишек рабочей силы в деревне многих других стран, чванливость правящих кругов Польши — все это были лишь наиболее зримые проявления подобных контрастов. Хотя уровень развития этих государств был весьма различен, для всех была характерна отсталость и неустойчивость национальной экономики (и в этом отношении Чехословакия благодаря индустрии Чехии тоже представляла исключение). Мировой кризис усугубил повсюду застойные явления в производстве. Практически ни в одной из этих стран правительству не удалось заручиться подлинной опорой в народе: отсюда преобладание у власти реакционных или профашистских коалиций либо неустойчивых коалиций слаборазвитой буржуазии с консервативными представителями землевладельческих групп. С утратой покровительства Запада эти страны практически сделались добычей Германии. Эффект Мюнхена сказался мгновенно: все восточноевропейские сто­лицы наперебой старались заручиться дружбой нацистов.

Территориальный заслон между СССР и Германией становился, следовательно, все более шатким. В последовавшие за Мюнхеном месяцы в печати и в европейских правительственных офисах велось много разговоров о предстоявшей со дня на день гитлеровской операции против советской Украины. Берлин всегда держал на службе группы украинских эмигрантов. К тому же на восточной оконечности Чехословакии немцы объявили небольшую зону Карпат автономной областью: предполагалось, что оттуда будет развернуто подрывное движение с целью отторжения от СССР всей Украины.

Значит, в Мюнхене англичане и французы намеренно попытались ориентировать и поощрить немецкую агрессивную политику в восточном направлении? Советские историки неизменно отвечают на этот вопрос утвердительно. На Западе писалось, что не в этом вовсе состояло намерение двух правительств, как по крайней мере явствует из документов. На самом же деле подобный замысел, конечно, существовал, по меньшей мере в том смысле, чтобы не предпринимать ничего такого, что могло бы помешать нацистскому натиску на СССР: он обрисовался, в частности, во время франко-английских переговоров в Париже в ноябре 1938 г. Еще важнее, впрочем, то, что, даже не полу­чив никакого документального оформления, эта политика — так называемой свободы рук Германии на Востоке — проводилась на деле. Мюнхенская сделка была, особенно в планах английского правительства, частью более обширного замысла заключить общий союз с Германией. Чемберлен заставил Гитлера подписать краткое заявление в этом смысле (абсолютно необязательное, но кто тогда мог в точности знать это?). Франция поспешила поступить так же. Более чем обоснованно выглядело в этих условиях предположение, что в Париже и Лондоне одобрительно ожидали если не уничтожения СССР немцами, то по крайней мере такого столкновения между двумя странами, в котором обе они были бы обескровлены и дали бы возможность Великобритании и Франции вмешаться в качестве арбитров: и во французской, и в английской столицах, и в Вашингтоне находились люди, которые даже не считали нужным скрывать подобные надежды. Для того чтобы проникнуться подозрением, не требовалось и того постоянного недоверия, которое советские деятели испытывали к капиталистическим державам. Любой сколько-нибудь сообразительный политик именно так истолковал бы последние события. Несколько месяцев спустя Сталин на съезде партии изложил эту гипотезу.