Быт крестьянина в СССР

Плохое состояние дел отражалось на доходах колхозников. В 1937—1938 гг. произведенная в колхозе продукция делилась примерно в следующих пропорциях: треть шла в счет разных обязательств государству, треть — на производственные нужды самого колхоза (корм скоту, семена и т. д.) и около четверти распределялось между колхозниками по заработанным трудодням. Что касается денежных доходов, то 20 % расходовалось на покрытие производственных издержек хозяйства и в среднем 14 % — на внутреннее накопление. По уплате налогов около 45 % дохода распределялось между колхозниками.

Заработки работающего в колхозе крестьянина могли варьироваться в значительных пределах от колхоза к колхозу. Средние цифры, как те, что публиковались в описываемые годы, так и те, которые подсчитаны советскими историками в наше время, являются довольно приблизительными. Из них явствует тем не менее, что колхозник получал на трудодень в 1937 г. (наиболее урожайном) в среднем 4 кг зерна, а в другие годы — около 2 кг. Другого рода продуктов распределялось весьма мало. В основном труд оплачивался зерном. Выдавалось и денежное вознаграждение, но минимальное: в среднем оно ни разу не достигало рубля на трудодень. Денежный годовой заработок колхозной семьи, как утверждается, вырос со 108 руб. в 1932 г. до 376 руб. в 1937 г., когда средний годовой заработок городских трудящихся превышал 3000 руб. Но и эти цифры мало о чем говорят: были и такие хозяйства, где на трудодень не выдавали ни копейки. Крестьянин, таким образом, был поставлен в такое положение, когда он мог ждать от колхоза в лучшем случае хлеба, но не денег: денег давали мало и не всегда. Суммируя натуральную оплату и денежную, крестьянин констатировал, что итог получается мизерный. Это в свою очередь побуждало его, если возможно, заниматься деятельностью другого рода или уж, во всяком случае, отдавать максимум энергии оставшемуся у него маленькому личному хозяйству.

Чтобы составить себе представление о значимости явления, необходимо напомнить, что представляло собой колхозное крестьян­ство во второй половине 30-х гг. По переписи 1939 г., в сельской местности в СССР проживало около 115 млн. человек по сравнению с 56 млн., проживавшими в городах. Из этих 115 млн. 67% жили в колхозах, причем 27 % составляли рабочие и служащие (в категорию рабочих в данном случае включаются работники совхозов), 3,6 — крестьяне и кустари-единоличники, 2,4 % — коллективизированные кустари. Колхозников было около 75 млн. человек, из которых 35,5 млн. — в трудоспособном возрасте (от 16 до 59 лет): в составе советского общества они были не только наиболее многочисленной, чем любая другая, но и самой четко очерченной социальной группой49. Четко очерченной, но не однородной, как не было однородным сельское население в целом. В преобладающей части своей — 90 % — колхозники занимались ручным и малоквалифицированным трудом. Правда, в результате усилий государства по подготовке крестьян к управлению машинной техникой появилась новая для советской деревни фигура — меха­низатор, то есть, как правило, тракторист или комбайнер. Механизаторы составляли чуть больше 7 %, что означало как-никак 2,5 млн. человек. Если они работали в МТС, то, в отличие от простых колхозников, пользовались правом на минимальную гарантированную зарплату. Но именно потому, что моторы для них уже были не в диковинку, многие из них стали уезжать в город. Еще около миллиона человек принадлежали к слою колхозного руководства, включавшего наряду с председателем бригадиров и специалистов, если таковые имелись, что пока было редкостью .

За внешним однообразием советская деревня представляла собой мир в процессе преобразования, полный противоречий и испытывающий на себе одновременно притягательные импульсы и многообразное давление со стороны переживающего индустриализацию города. Эта притягательная сила и это давление были тем более мощными, что заработок в колхозе был крайне мал. Колхозник, правда, не мог уйти по собственной воле, ибо введенная в 1932 г. паспортная система обязывала его заручиться предварительным разрешением колхозного правления. Развитие индустрии пробивало, впрочем, неизбежные бреши в этой системе. В 1938 г., например, около 4 млн. колхозников числились в «отходниках», то есть были заняты на сезонных работах вне колхозов. С другой стороны, городские «колхозные рынки», на которых как колхозники, так и неколхозники могли продавать по свободным ценам излишки имеющихся у них сельскохозяйственных продуктов, открывали выход для продукции индивидуального огорода и индивидуального скотного двора. В количественном отношении это были ничтожно малые величины, но, учитывая сохранявшиеся масштабы неудовлетворенного спроса, цены на эти продукты оставались весьма высокими, намного выше тех, которые государство запрашивало в своих магазинах с надбавкой на «налог с оборота» . Вот почему у многих крестьян рынок стал главным источником дохода.

Теоретически оставленное колхознику небольшое личное хозяйство должно было носить исключительно подсобный характер: его крошечные размеры уже сами по себе, по-видимому, не допускали иных предположений. Но такая постановка вопроса зачастую затушевывала то экономическое значение, которое надолго сохранило это мельчайшее хозяйство и которое никак нельзя назвать ничтожным. В 1937 г. это мельчайшее хозяйство обеспечивало 40 % национального дохода, созданного в сельском хозяйстве, и давало от половины до двух третей всей продукции животноводства. Колхозные рынки в городах — Где продавцами выступали исклю­чительно крестьяне, ибо колхозы еще не в состоянии были использовать их прилавки, — покрывали 20 % всей розничной торговли продовольственными товарами; доля эта повышалась до 30 %, если брать в расчет только сельскохозяйственную продукцию, не прошед­шую промышленной обработки. На своем маленьком приусадебном участке колхозник разводил огород или сад, злаки или технические культуры здесь почти не возделывались; главное же место занимали картофель (свыше 41 % всех площадей под картофелем в стране принадлежало к категории индивидуальных участков), овощи, плодовые и ягодные растения. Получаемое в колхозе зерно использовалось колхозником для собственного питания и вкачестве фуража, остальное шло на рынок. Если в крупных городах, вроде Москвы или Ленинграда, доставляемые колхозниками продукты составляли важную, но все же меньшую часть продовольствия, то в некоторых небольших городах, особенно на юге, положение выглядело иначе. У колхозников, в частности, приобреталось мясо и молоко.

С политической точки зрения компромисс, заключенный с деревней, был жизненно необходим после жесточайших столкновений в ходе массовой коллективизации в начале 30-х г. Вместе с тем с точки зрения экономических законов он был’ малорационален. В самом деле, крестьянин был заинтересован в том, чтобы сосредоточить максимум усилий на мельчайшем участке обрабатываемой земли и минимальных сельскохозяйственных ресурсах, ИГ вынужден был тратить много времени, чтобы доставить на рынок реализовать там те немногие продукты, которые он производил в инди­видуальном порядке. Он охотно отправлялся в город еще и потому, что с большей легкостью мог приобрести там те промышленные изделия, которые из-за слабого развития торговой сет-н на село не доходили до него. Из этих противоречий — а аграрная политика Сталина так и осталась в их плену — рождался целый ряд нелегких проблем.

Так же как среди рабочих, власти старались повысить трудовое рвение колхозников с помощью соревнования, присуждения почетных титулов и развития движения, сходного со стахановским. Поскольку рабочих рук на селе не хватало, поощрялся труд женщин. Привлечение женщин ко всем видам трудовой деятельности, чему способствовал прежде всего спрос на рабочую силу в городах, на промышленных предприятиях, представляло собой одно из самых значительных социальных явлений в СССР 30-х гг. Не случайно самым знаменитым, пожалуй, представителем ударников на селе была именно женщина — Прасковья Ангелина. Она первой научилась водить трактор и затем убедила подруг последовать ее примеру. Однако из-за слабости реальных экономических стимулов соревнование дало в деревне скудные плоды, не сопоставимые с результатами, полученными в промышленности.

Борьба вокруг создания колхозов утихла. Юридически выход из колхоза допускался, но на практике это значило поставить себя в невозможные условия существования. Камнем преткновения сделалось, скорее, стремление расширить возможно больше крошечный личный участок и сократить до минимума работу в колхозе. Следует остерегаться, естественно, поспешных обобщений, но масштабы явления были более чем внушительными. В 1937 г. более 13 млн. колхозников трудоспособного возраста, то есть более трети общего их числа, либо совсем не работали в колхозе, либо вырабатывали менее 50 трудодней в год, иначе говоря, работали лишь месяц или менее месяца за год (1 трудодень в переводе на рабочие часы в среднем равнялся 1,27 рабочего дня). Еще 6 млн. вырабатывали от 50 до 100 трудодней; таким образом, значительно больше половины колхозников принимали в делах общественного хозяйства ничтожно малое участие (удовлетворительной нормой считалось 200 трудодней в год). В 1938 г. положение не улучшилось: даже в июле, то есть в момент наиболее напряженных полевых работ, 22,4 % колхозников не принимали участия в коллективном труде. В подавляющем большинстве своем это были женщины, на которых как раз и падали заботы по ведению личного хозяйства. Одновременно отмечалась повсеместно тенденция к расширению приусадебных участков сверх положенных пределов.

В Мае 1939 г. после сурового вмешательства Центрального Комитета партии положение было отчасти исправлено. По постановлению ЦК был проведен новый обмер всех индивидуальных участков для выявления и изъятия излишков земли у тех, чьи наделы по размерам превышали установленные нормы: колхозами были отторгнуты у частных лиц 2,5 млн. га. Сверх того, было установлено, что не могут считаться членами колхозов и, следовательно, сохранять право на приусадебный участок те семьи, члены которых не вырабатывают минимума трудодней (минимум равнялся 60, 80 или 100 трудодням, в зависимости от области). По этим же причинам были ликвидированы хутора. В той же резолюции ЦК постановлялось созвать осенью 1939 г. Третий съезд колхозников для внесения новых изменений в Устав сельскохозяйственной артели. В отличие от других решений это так и не было выполнено.

Неудовлетворительное положение дел в советском сельском хозяйстве 30-х гг. — а оно продлится много лет, вплоть до после­военного времени, — многократно приводилось в публицистике как пример, подтверждающий абсолютную неизбежность провала идеи коллективного труда в сельском хозяйстве. В задачу данной работы не входит всестороннее рассмотрение проблемы социалистического коллективизма в деревне. Единственное замечание, которое представляется правомерным сделать в этой связи, состоит в том, что советский опыт 30-х гг. отмечен исключительными и слишком драматическими чертами, чтобы служить безоговорочным доказательством в этом споре. Слишком слабой была экономическая и техническая база, на которой проводилась коллективизация; слишком судорожным и бескомпромиссным было ее практическое осуществление; слишком тяжким — бремя, которое продолжало тяготеть над деревней и после создания коллективных хозяйств. В подобных условиях результаты вряд ли могли оказаться более благоприятными, чем те, что были получены.

Что же касается истории СССР, то одного этого вывода будет недостаточно. В самом деле, благодаря коллективизации Советское государство обрело два новых и важных фактора силы. Теперь оно могло ежегодно располагать крупными количествами сельско­хозяйственной продукции, в первую очередь хлебом и сырьем для промышленности. Для удовлетворения всех потребностей этого количества было пока недостаточно. Тем не менее при сокращении потребления теперь оказывалось возможным накормить города, армию, снабдить заводы и фабрики и — особенно в урожайные годы, такие как 1937 и 1940, — создать необходимые запасы.

С помощью колхозов была достигнута такая «железная» степень унификации страны, о какой не могло даже мечтать старое российское государство. Из края в край необъятной территории, с ее бесчисленными деревнями и селами, где ранее сосуществовали самые различные производственные уклады, была «насаждена» (по сталинскому выражению) единая для всех социальная структура. Разумеется, ей присущи были различия, варьировавшиеся в зависимости от района и особенно заметные в неевропейских окраинных частях страны; однако речь шла не о существенных различиях. Один и тот же способ производства был внедрен на равнинах древней Московии, на бывших землях казачества, в украинских степях, в среднеазиатских оазисах и в тундре Крайнего Севера, среди племен охотников и скотоводов, пасущих стада северных оленей. Все и всякие предшествующие социальные формации были сметены прочь. В целях большей унификации было задумано и территориально-административное деление страны; достижению этой цели, впрочем, гораздо больше способствовало радикальное преобразование деревни по единому, в сущности, образцу. Самые глубинные различия, сохранявшиеся между разными нациями, были в результате этого серьезно поколеблены и до известной степени притуплены.